Воспоминание о Крыме
Рассказы, впечатления –
то, что осталось в памяти навсегда
то, что осталось в памяти навсегда
Не берусь утверждать, что у каждого человека есть свои воспоминания о Крыме, но думаю, что все-таки у многих они есть. Возможно не всегда хорошие, радостные или теплые, но безусловно – так или иначе Крым – это то, что останется навсегда в сердце у многих, хоть раз побывавших в нем.
А для большинства людей, которых я знаю, после 2014 года он остался только в памяти. Тоска по Крыму притупляется с годами, но все же иногда вдруг вспыхивает ярким светом, как светлячок темной ночью в коктебельском дворике. И от этого и тихая грусть, и тоска по утраченому (прощай, наш Валинор) и радость того, что это было в нашей жизни.
Мне захотелось рассказать об этом. И чтобы друзья рассказали про свой Крым.
О Элберет Гилтониэль!
А для большинства людей, которых я знаю, после 2014 года он остался только в памяти. Тоска по Крыму притупляется с годами, но все же иногда вдруг вспыхивает ярким светом, как светлячок темной ночью в коктебельском дворике. И от этого и тихая грусть, и тоска по утраченому (прощай, наш Валинор) и радость того, что это было в нашей жизни.
Мне захотелось рассказать об этом. И чтобы друзья рассказали про свой Крым.
О Элберет Гилтониэль!
– Что ж, или вы полюбите его всем сердцем навсегда или возненавидите
В самом начале сентября 2003 года мы вдруг собрались в Крым. Вообще это была наша третья совместная поездка, до этого мы два раза ездили в Адлер, а в том году Боря Хлебников и Алексей Попогребский сняли свой "Коктебель", в октябре (кажется) должна быть премьера, вот мы и решили, что надо посмотреть, что это за место такое – Коктебель. Узнав у Бори все явки и пароли (как сейчас помню, что одна из рекомендаций – отель "Медведь"), мы поехали.
В поезде с нами ехала дама с короткой стрижкой, на пальцах – перстни с большими камнями, прекрасная и величественная. Она спросила нас:
– Вы куда едете, ребята? В Феодосию? (поезд был феодосийский).
– В Коктебель, – ответили мы.
– Что ж, или вы полюбите его всем сердцем навсегда или возненавидите.
Потом оказалось, что ехали мы вместе с Аллой Борисовной Басаргиной – встретились в Москве случайно через много лет.
Поезд прибыл в Феодосию вечером, когда уже стемнело. По своей привычке я сразу запаниковала – темно, незнакомое место, все попутчики разбежались и мы остались вдвоем совершенно растерянные. Внезапно к нам подкатил старенький жигуль, из него высунулся приятный дядька и спросил:
– Ребята, вам куда?
– В Коктебель, – сказали мы.
– Залезайте.
И мы поехали. По дороге мы сказали, что нам в гостиницу "Медведь", на что дядька, представившийся дядей Лёней, сказал:
– Да то дорого, давайте я отвезу вас к Лине, а если не понравится, то уж тогда в "Медведь".
Мы приехали в еще более темный, чем Феодосия, Коктебель, вылезли из машины и Руслан спросил, глядя во тьму:
– А город-то где?
В поезде с нами ехала дама с короткой стрижкой, на пальцах – перстни с большими камнями, прекрасная и величественная. Она спросила нас:
– Вы куда едете, ребята? В Феодосию? (поезд был феодосийский).
– В Коктебель, – ответили мы.
– Что ж, или вы полюбите его всем сердцем навсегда или возненавидите.
Потом оказалось, что ехали мы вместе с Аллой Борисовной Басаргиной – встретились в Москве случайно через много лет.
Поезд прибыл в Феодосию вечером, когда уже стемнело. По своей привычке я сразу запаниковала – темно, незнакомое место, все попутчики разбежались и мы остались вдвоем совершенно растерянные. Внезапно к нам подкатил старенький жигуль, из него высунулся приятный дядька и спросил:
– Ребята, вам куда?
– В Коктебель, – сказали мы.
– Залезайте.
И мы поехали. По дороге мы сказали, что нам в гостиницу "Медведь", на что дядька, представившийся дядей Лёней, сказал:
– Да то дорого, давайте я отвезу вас к Лине, а если не понравится, то уж тогда в "Медведь".
Мы приехали в еще более темный, чем Феодосия, Коктебель, вылезли из машины и Руслан спросил, глядя во тьму:
– А город-то где?
У входа в Литфонд. Коктебель. Фотография из личного архива
Так в нашей жизни на прекрасных одиннадцать лет появился Коктебель. У Лины нам понравилось. Мы подружились с ней, ее мамой Александрой Захаровной, ее дочкой Сашенькой. В тот первый раз был очень холодный сентябрь – мы отчаянно мерзли, все наши мечты о том, чтобы плавать в море каждый день оставались только мечтами, но права оказалась Алла Борисовна Басаргина – мы влюбились в Коктебель навсегда.
Я могу бесконечно рассказывать про Крым – ведь с ним так много связано и так много появилось там самых дорогих друзей. Мой Крым – это, конечно, Коктебель. Причём один – это когда мы ездили с детьми – жили у Лины, первую неделю всегда ждали Руслана. Утром рано ходили на море, оттуда на рынок, потом обед, черешня, тихий час с чтением и отдыхом, потом опять на море, а вечером или сами по себе, или за большим столом Лины – мы, Захаровна, Сашенька, а потом и Умочка, Шурка с Галкой и Леркой, вино, танцы, стихи, песни. И рассказы о Черном альпинисте, и про коктебельского дракончика. И Шурка читает на память Галича и удивляется, откуда я знаю текст. И разговоры с Галкой. И купание голышом ночью, пока под присмотром кого-то из взрослых спят дети.
И поздние прогулки вчетвером – мы с Даней "ковбойцы", а Руслан с Сашей "индейцы", и звездное небо, и светлячки у одноместки. И синий жук и Питер Пэн перед сном. И сигарета на крылечке. И счастье.
И наш личный Коктебель – вдвоём с Ру. Это когда уже подросли дети, не ездили с нами и мы приезжали не в сезон – удивительно пустая набережная, и мы стоим, взявшись за руки и погода меняется моментально – и снег, и солнце, и дождь, и борщ в Камелоте и вино из горлышка и тихая пустая гостиница, где кроме нас никого нет. И счастье.
Всегда ездили раз в год, а в 2013 вдруг вырвались два раза. В мае – с друзьями. И наконец мы в той поездке увидели не только Коктебель и Феодосию, но и Судак и Новый свет. Тогда казалось, что еще успеем и на троллейбусе в Ялту, и на Ай-Петри, и везде. Это была короткая, но чудесная поездка, от которой, кроме фотографий и воспоминаний, осталось видео (будет ниже).
И в последний – осенью, с детьми, на мой день рождения. И в этот последний раз, как и в первый, был удивительно холодный сентябрь, а второго октября, в день нашего отъезда, пошел снег.
Больше мы в Крыму не были.
Коктебель. Фотографии из личного архива
Кожного разу, коли ми приїжджали до Криму,
спершу ми йшли на море.
Наш шлях починався так:
по вулиці Леніна до маленькой крамнички,
Що стоїть біля пошти.
Під арку будинку письменників, на якій написано Коктебель.
Ми заходили на цю дорогу, де раніше стояв літній кінотеатр,
а тепер - величезний безглуздий готель,
йшли вздовж річки, яку прозвали Кендускеаг,
і кожного разу я говорила Руслану:
чуєш, пахне чимось кисленьким?
Хоча кисленьким не пахло, і це були не мої слова,
А Сашеньки Яновської, але я завжди говорила це
й зривала маленьку гілочку туї,
Розтирала її пальцями, сьорбала вино з горлечка
й посміхалася.
А потім повз їдальню ліворуч і Піцу Чиполліно праворуч,
ми виходили до моря.
Море лагідно й ліниво рухало свої води,
А ми стояли щасливі, дивилися на нього, мовчали,
а потім, узявшись за руки,
Брели куди очі дивляться, не думаючи ні про що,
одні у всьому світі.
а тепер мені залишилися тільки спогади
як тихі кольорові сни.
16 березня 2016
спершу ми йшли на море.
Наш шлях починався так:
по вулиці Леніна до маленькой крамнички,
Що стоїть біля пошти.
Під арку будинку письменників, на якій написано Коктебель.
Ми заходили на цю дорогу, де раніше стояв літній кінотеатр,
а тепер - величезний безглуздий готель,
йшли вздовж річки, яку прозвали Кендускеаг,
і кожного разу я говорила Руслану:
чуєш, пахне чимось кисленьким?
Хоча кисленьким не пахло, і це були не мої слова,
А Сашеньки Яновської, але я завжди говорила це
й зривала маленьку гілочку туї,
Розтирала її пальцями, сьорбала вино з горлечка
й посміхалася.
А потім повз їдальню ліворуч і Піцу Чиполліно праворуч,
ми виходили до моря.
Море лагідно й ліниво рухало свої води,
А ми стояли щасливі, дивилися на нього, мовчали,
а потім, узявшись за руки,
Брели куди очі дивляться, не думаючи ні про що,
одні у всьому світі.
а тепер мені залишилися тільки спогади
як тихі кольорові сни.
16 березня 2016
Каждый раз, когда мы приезжали в Крым,
мы прежде всего шли на море.
Наш путь начинался так:
по улице Ленина к маленькому магазинчику,
Что стоит возле почты.
Под арку дома писателей, на какой написано Коктебель.
Мы заходили на эту дорогу, где раньше стоял летний кинотеатр,
а теперь - огромный нелепый отель,
шли вдоль речки, которую прозвали Кендускеаг
и каждый раз я говорила Руслану:
слышишь, пахнет чем-то кисленьким?
Хотя кисленьким не пахло, и это были не мои слова,
А Сашеньки Яновской, но я всегда говорила это
и срывала маленькую веточку туи,
Растирала ее пальцами, отхлебывала вино из горлышка
и улыбалась.
А потом мимо столовой слева и Пиццы Чиполлино справа,
мы выходили к морю.
Море ласково и лениво двигало свои воды,
А мы стояли счастливые, смотрели на него, молчали,
а потом взявшись за руки
Брели куда глаза глядят, не думая ни о чем,
одни во всем мире.
а теперь мне остались только воспоминания,
как тихие цветные сны.
16 марта 2016
мы прежде всего шли на море.
Наш путь начинался так:
по улице Ленина к маленькому магазинчику,
Что стоит возле почты.
Под арку дома писателей, на какой написано Коктебель.
Мы заходили на эту дорогу, где раньше стоял летний кинотеатр,
а теперь - огромный нелепый отель,
шли вдоль речки, которую прозвали Кендускеаг
и каждый раз я говорила Руслану:
слышишь, пахнет чем-то кисленьким?
Хотя кисленьким не пахло, и это были не мои слова,
А Сашеньки Яновской, но я всегда говорила это
и срывала маленькую веточку туи,
Растирала ее пальцами, отхлебывала вино из горлышка
и улыбалась.
А потом мимо столовой слева и Пиццы Чиполлино справа,
мы выходили к морю.
Море ласково и лениво двигало свои воды,
А мы стояли счастливые, смотрели на него, молчали,
а потом взявшись за руки
Брели куда глаза глядят, не думая ни о чем,
одни во всем мире.
а теперь мне остались только воспоминания,
как тихие цветные сны.
16 марта 2016
Анна Марченко:
В день своего 30-летия я проснулась на аэродроме под Киевом, где чуть позже должна была начаться месса Папы Римского Иоанна Павла II. После этого мероприятия мы встретились с друзьями из ялтинского прихода и отправились вместе с ними в Ялту. Все детство я отдыхала с родителями в Прибалтике, и это был мой первый – и последний – Крым, 2001 год.
Больше всего мне нравилось, что в Ялте можно почувствовать себя внутри любимых книг.
«На молу стоял человек, курил, плевал в море. Тогда Стёпа отколол такую штуку: стал перед неизвестным курильщиком на колени и произнес:
– Умоляю, скажите, какой это город?
– Ну, Ялта...»
Но прежде всего, конечно, Чехов. «Вежливый доктор в старинном пенсне и с бородкой», как в стихотворении Левитанского «Ялтинский домик». Домик посетили, на Ай-Петри съездили. Больше в Крыму не была и вряд ли уже буду. Но «Даму с собачкой» до сих пор считаю одним из лучших произведений о любви в мировой литературе.
В день своего 30-летия я проснулась на аэродроме под Киевом, где чуть позже должна была начаться месса Папы Римского Иоанна Павла II. После этого мероприятия мы встретились с друзьями из ялтинского прихода и отправились вместе с ними в Ялту. Все детство я отдыхала с родителями в Прибалтике, и это был мой первый – и последний – Крым, 2001 год.
Больше всего мне нравилось, что в Ялте можно почувствовать себя внутри любимых книг.
«На молу стоял человек, курил, плевал в море. Тогда Стёпа отколол такую штуку: стал перед неизвестным курильщиком на колени и произнес:
– Умоляю, скажите, какой это город?
– Ну, Ялта...»
Но прежде всего, конечно, Чехов. «Вежливый доктор в старинном пенсне и с бородкой», как в стихотворении Левитанского «Ялтинский домик». Домик посетили, на Ай-Петри съездили. Больше в Крыму не была и вряд ли уже буду. Но «Даму с собачкой» до сих пор считаю одним из лучших произведений о любви в мировой литературе.
Ялта. Фотографии из личного архива Анны Марченко
Ангелина Злобина:
Это было написано давно, лет 8 назад, на волне ностальгии — ещё легкой, не болезненной. Тогда казалось, что в Крым всегда можно успеть, если не в этом году, то в следующем. Улетая в другие места, к другому морю, я всегда смотрела в иллюминатор на проплывающие внизу очертания полуострова, похожие на распластавшегося зелёного ската, и думала "куда же это я?"
А зелёный скат потихоньку отдалялся, становился всё прозрачней, закрывался облаками и исчезал...
Всё хорошо, и море уже было, но только как подумаю, что вот прямо сейчас поезд проезжает Орёл…
Есть что-то особенное в этой дороге, почему-то прямо с покупки билетов начинается нечто, чему нет названия — предвкушение? Чемоданы в метро, вокзальная беготня, замороченность всё той же мыслью: «что мы забыли?», другие звуки, другие запахи, другие лица. И, начиная с первого мягкого толчка вагона — поехали! — пальцами по краешку купейного столика в такт стуку вагонных колёс:
не мо-жет быть,
не мо-жет быть,
не мо-жет быть …
В Орле продают землянику — пёструю, мелкую, невероятно дешёвую. Загорелые лица, пёстрые платки. Уже юг. Где-то в привокзальном сквере памятник Тургеневу, где он с ружьём и собакой. Каждый раз пытаюсь увидеть и не успеваю, только когда проедет мимо окон здание вокзала, потом столбы, провода, мелькнёт что-то среди коротких кустов акаций, но тут же закрывается лениво вползающей в заоконный пейзаж пригородной электричкой. Зачем мне этот Тургенев? Да сама не знаю, ни зачем.
Потом Курск — малосольные огурчики, какие-то ужасные в своей усатости и пучеглазости раки с безнадёжно свешенными с подносов клешнями, незнакомое пиво и шоколад.
И уже совсем скоро – Белгород: разметанные по розовому небу почеркушки перистых облаков, белеющий в сумерках каменистый склон у самой дороги со светлой осыпью рыхлых камней – Бел-город.
А ночью Харьков — голубая подсветка вокзальной башни, таможня, ожидание, открытые окна и развевающиеся от лёгкого ветра синие занавески в вагонном коридоре.
Короткая ночь, тёмная степь, и на рассвете за окном уже тянутся солончаки.
Это было написано давно, лет 8 назад, на волне ностальгии — ещё легкой, не болезненной. Тогда казалось, что в Крым всегда можно успеть, если не в этом году, то в следующем. Улетая в другие места, к другому морю, я всегда смотрела в иллюминатор на проплывающие внизу очертания полуострова, похожие на распластавшегося зелёного ската, и думала "куда же это я?"
А зелёный скат потихоньку отдалялся, становился всё прозрачней, закрывался облаками и исчезал...
Всё хорошо, и море уже было, но только как подумаю, что вот прямо сейчас поезд проезжает Орёл…
Есть что-то особенное в этой дороге, почему-то прямо с покупки билетов начинается нечто, чему нет названия — предвкушение? Чемоданы в метро, вокзальная беготня, замороченность всё той же мыслью: «что мы забыли?», другие звуки, другие запахи, другие лица. И, начиная с первого мягкого толчка вагона — поехали! — пальцами по краешку купейного столика в такт стуку вагонных колёс:
не мо-жет быть,
не мо-жет быть,
не мо-жет быть …
В Орле продают землянику — пёструю, мелкую, невероятно дешёвую. Загорелые лица, пёстрые платки. Уже юг. Где-то в привокзальном сквере памятник Тургеневу, где он с ружьём и собакой. Каждый раз пытаюсь увидеть и не успеваю, только когда проедет мимо окон здание вокзала, потом столбы, провода, мелькнёт что-то среди коротких кустов акаций, но тут же закрывается лениво вползающей в заоконный пейзаж пригородной электричкой. Зачем мне этот Тургенев? Да сама не знаю, ни зачем.
Потом Курск — малосольные огурчики, какие-то ужасные в своей усатости и пучеглазости раки с безнадёжно свешенными с подносов клешнями, незнакомое пиво и шоколад.
И уже совсем скоро – Белгород: разметанные по розовому небу почеркушки перистых облаков, белеющий в сумерках каменистый склон у самой дороги со светлой осыпью рыхлых камней – Бел-город.
А ночью Харьков — голубая подсветка вокзальной башни, таможня, ожидание, открытые окна и развевающиеся от лёгкого ветра синие занавески в вагонном коридоре.
Короткая ночь, тёмная степь, и на рассвете за окном уже тянутся солончаки.
Вид на учительский дом, Гурзуф.
Крепость Фуна над Алуштой. Фотографии из личного архива
Поезд сонно застывает и наступает особенная, уютная тишина южного утра
Пусто, ровно, какая-то тёмная трава торчит куцыми хвостами и соль — наледями, розоватыми от солнца с бурыми разводами по краям.
Так и тянется километр за километром, ровно и пусто до самого горизонта, пролетают иногда птицы, а больше ничего нет.
И вдруг – синяя вода, мостки, сошки с навешенной снастью, лодка, каменистый берег и наверху – одинокий дом с двускатной крышей, такой неухоженный, что не поймёшь, жилой он или нет.
На склоне надпись, выложенная белыми камнями - «слава героям Сиваша». Каким героям? Какая слава? может, эту надпись и видно-то только с поезда, а для живущих на берегу это просто ряды белых камней, вросших в почву. Земля там, наверное, твёрдая от соли да ещё стиснутая корнями низкорослой жесткой травы.
А потом всё меняется, только тогда и понимаешь, как далеко уехали — всё вокруг будто сделано под другой рост — и дома, и изгороди и деревья, и время здесь тянется иначе, будто в минуте больше секунд, да и секунды длиннее.
Поезд сонно застывает и наступает особенная, уютная тишина южного утра. Джанкой.
Лимонно-жёлтый свет на белёных стенах домов, розовые мальвы в палисадниках, солнечные блики сквозь кружевную листву тонкого кривого дерева, в садах блестящая красная черешня в тёмно-зелёных кронах, голубая тень от поезда на низком, выбеленном солнцем перроне. Уже скоро, совсем скоро…
Вдоль дороги невысокие деревья с плоскими кронами, за ними – степь.
Впереди, у самого горизонта тонкая полоса синих облаков, похожих на горы.
В Симферополе на площади знакомая автобусная толчея, вокзал, похожий на театральную декорацию. Взгляд выискивает во внутреннем дворике всё тот же архитектурный казус – чашу маленького фонтана с гипсовыми голубями. Есть? Хорошо, значит – приехали.
В автобусе легкомысленная скороговорка незнакомого радио.
Первые привокзальные улицы, затенённые высокими платанами. Поблёкшие ампирные дома, от которых разит белогвардейщиной, бегством, безвозвратностью.
Посёлки, предгорья... Перевал!
И каждый раз, не различая границы между голубым и голубым, я не могу угадать, что уже — море.
Так и тянется километр за километром, ровно и пусто до самого горизонта, пролетают иногда птицы, а больше ничего нет.
И вдруг – синяя вода, мостки, сошки с навешенной снастью, лодка, каменистый берег и наверху – одинокий дом с двускатной крышей, такой неухоженный, что не поймёшь, жилой он или нет.
На склоне надпись, выложенная белыми камнями - «слава героям Сиваша». Каким героям? Какая слава? может, эту надпись и видно-то только с поезда, а для живущих на берегу это просто ряды белых камней, вросших в почву. Земля там, наверное, твёрдая от соли да ещё стиснутая корнями низкорослой жесткой травы.
А потом всё меняется, только тогда и понимаешь, как далеко уехали — всё вокруг будто сделано под другой рост — и дома, и изгороди и деревья, и время здесь тянется иначе, будто в минуте больше секунд, да и секунды длиннее.
Поезд сонно застывает и наступает особенная, уютная тишина южного утра. Джанкой.
Лимонно-жёлтый свет на белёных стенах домов, розовые мальвы в палисадниках, солнечные блики сквозь кружевную листву тонкого кривого дерева, в садах блестящая красная черешня в тёмно-зелёных кронах, голубая тень от поезда на низком, выбеленном солнцем перроне. Уже скоро, совсем скоро…
Вдоль дороги невысокие деревья с плоскими кронами, за ними – степь.
Впереди, у самого горизонта тонкая полоса синих облаков, похожих на горы.
В Симферополе на площади знакомая автобусная толчея, вокзал, похожий на театральную декорацию. Взгляд выискивает во внутреннем дворике всё тот же архитектурный казус – чашу маленького фонтана с гипсовыми голубями. Есть? Хорошо, значит – приехали.
В автобусе легкомысленная скороговорка незнакомого радио.
Первые привокзальные улицы, затенённые высокими платанами. Поблёкшие ампирные дома, от которых разит белогвардейщиной, бегством, безвозвратностью.
Посёлки, предгорья... Перевал!
И каждый раз, не различая границы между голубым и голубым, я не могу угадать, что уже — море.
Ялтинская трасса в районе Мисхора.
Гурзуф.
Генуэзская крепость в Судаке. Фотографии из личного архива Ангелины Злобиной
Гурзуф.
Генуэзская крепость в Судаке. Фотографии из личного архива Ангелины Злобиной
Анна Нигаматуллина:
1976 год, мне 7 лет, последнее лето перед школой. Родители придумали огромное путешествие –Теберда, затем Крым. Мне, таймырскому ребенку, обычное-то материковое лето казалось сказочным, а это я помню до сих пор.
На Кавказ мы прилетели через Москву, и я помню ночной московский аэропорт и яркий острый запах молодых тополиных листьев после дождя. Шум дождя. В тундре этого не было. Затем была Теберда, это отдельный опыт, а потом Крым. Туда мы поехали поездом – помню, что где-то перебирались на пароме, вышли из вагона, море бликовало, неподалёку прошли дельфины – черный круглые проворачивающиеся спины. Я их рисовала потом.
Мы остановились в Черноморском, сняли домик, в первый же день по дороге на пляж встретили семью близких друзей. Это было чудо – родители и Азарновы были одногруппниками по томскому политеху, дружили настолько, что свадьбу отмечали двумя парами в один день. Первенцев, родившихся с интервалом в месяц, назвали синхронно – Анками. Только их после вуза распределили в Туруханск, они прилетели оттуда.
Дальше мы отдыхали такой кучей. Отцы охотились с подводными ружьями, не помню, правда, что они там добывали, но помню дикие пляжи, глыбы темного горячего камня и костерок между камнями.
Море, с ним можно было играть бесконечно. Горячие камни, с которых ныряли отцы. Счастливые наши мамы. Свобода, счастье, растворенность в тепле и зелени.
1976 год, мне 7 лет, последнее лето перед школой. Родители придумали огромное путешествие –Теберда, затем Крым. Мне, таймырскому ребенку, обычное-то материковое лето казалось сказочным, а это я помню до сих пор.
На Кавказ мы прилетели через Москву, и я помню ночной московский аэропорт и яркий острый запах молодых тополиных листьев после дождя. Шум дождя. В тундре этого не было. Затем была Теберда, это отдельный опыт, а потом Крым. Туда мы поехали поездом – помню, что где-то перебирались на пароме, вышли из вагона, море бликовало, неподалёку прошли дельфины – черный круглые проворачивающиеся спины. Я их рисовала потом.
Мы остановились в Черноморском, сняли домик, в первый же день по дороге на пляж встретили семью близких друзей. Это было чудо – родители и Азарновы были одногруппниками по томскому политеху, дружили настолько, что свадьбу отмечали двумя парами в один день. Первенцев, родившихся с интервалом в месяц, назвали синхронно – Анками. Только их после вуза распределили в Туруханск, они прилетели оттуда.
Дальше мы отдыхали такой кучей. Отцы охотились с подводными ружьями, не помню, правда, что они там добывали, но помню дикие пляжи, глыбы темного горячего камня и костерок между камнями.
Море, с ним можно было играть бесконечно. Горячие камни, с которых ныряли отцы. Счастливые наши мамы. Свобода, счастье, растворенность в тепле и зелени.
Черноморское. Фотографии из личного архива Анны Нигаматуллиной
В первые же дни я нашла за домом абрикосовый садик и рыдала – на земле лежали нежные мягкие абрикосы, их никто не собирал, их было много, и меня сразила просто эта несправедливость, невозможность отправить их немедленно моим друзьям туда, в Дудинку
После Дудинки все казалось сказкой. Можно было забраться на забор, есть черешню прямо с дерева, слушать цикад, смотреть на прогретую листву вокруг.
В первые же дни я нашла за домом абрикосовый садик и рыдала – на земле лежали нежные мягкие абрикосы, их никто не собирал, их было много, и меня сразила просто эта несправедливость, невозможность отправить их немедленно моим друзьям туда, в Дудинку.
Отличное было время – крабов ловили, улиток, собирали ракушки-замочки и делали бусы. Даже брали книжки в местной библиотеке, как это теперь не смешно сказать. А еще нас одних оставляли – родители обрадовались – двоих-то детей проще оставить, не страшно, а сами в рестораны, на танцы – им еще тридцати не было.
У меня, конечно, совсем детские ощущения – запахи, звуки, тепло. Букет роз помню каких-то невероятных оттенков. Казалось необыкновенным – в Дудинке три тюльпана в подарок маме на 8 марта были чудом, а тут охапка – буквально охапка – роз.
Но вот эти фрукты, растущие просто так, и цветы, и деревья... Мы же как с луны прилетали, из тундры, там все иное, не такое размашистое...
В первые же дни я нашла за домом абрикосовый садик и рыдала – на земле лежали нежные мягкие абрикосы, их никто не собирал, их было много, и меня сразила просто эта несправедливость, невозможность отправить их немедленно моим друзьям туда, в Дудинку.
Отличное было время – крабов ловили, улиток, собирали ракушки-замочки и делали бусы. Даже брали книжки в местной библиотеке, как это теперь не смешно сказать. А еще нас одних оставляли – родители обрадовались – двоих-то детей проще оставить, не страшно, а сами в рестораны, на танцы – им еще тридцати не было.
У меня, конечно, совсем детские ощущения – запахи, звуки, тепло. Букет роз помню каких-то невероятных оттенков. Казалось необыкновенным – в Дудинке три тюльпана в подарок маме на 8 марта были чудом, а тут охапка – буквально охапка – роз.
Но вот эти фрукты, растущие просто так, и цветы, и деревья... Мы же как с луны прилетали, из тундры, там все иное, не такое размашистое...
Крым, Черноморское. Источник: pastvu.com
В Ялте купили клубнику и попросили официантку в кафе помыть клубнику, и потом ели ягоды вместе с мороженым.
Елизавета Ганопольская:
Была только раз. Жили в Евпатории, у хозяйки, которая приходилась свойственницей соседке моей бабушки. Хозяйка рассказывала, что в молодости видела выступление Маяковского в парке. Мы ходили через этот парк на пляж и с пляжа. Было скучно, дремотно. Самое приятное воспоминание: не пошли на пляж из-за дождя, я сидела на лоджии и читала книгу, которую папа купил в Евпатории: Ларошфуко, Лабрюйер, Паскаль (серия БВЛ). Над кроватью родителей висел портрет красавицы, привезённый мужем хозяйки из Германии (трофей), а над кроватью брата – коврик с оленями.
Из Евпатории мы ездили на экскурсии в Ялту и Севастополь. В Ялте купили клубнику и попросили официантку в кафе помыть клубнику, и потом ели ягоды вместе с мороженым. А незадолго до отправления заблудились, поднялись в гору, шли и шли, помню стену дома, сплошь покрытую мокрицами; мама чуть не свалилась в расшелину, когда мы спускались с горы.
В Севастополе нам пришлось заночевать из-за шторма, повезло поселиться в полулюксе, где до нас останавливался Сенкевич (и забыл открывашку), я вышла на маленький балкончик и увидела бухту. Много воспоминаний.
Была только раз. Жили в Евпатории, у хозяйки, которая приходилась свойственницей соседке моей бабушки. Хозяйка рассказывала, что в молодости видела выступление Маяковского в парке. Мы ходили через этот парк на пляж и с пляжа. Было скучно, дремотно. Самое приятное воспоминание: не пошли на пляж из-за дождя, я сидела на лоджии и читала книгу, которую папа купил в Евпатории: Ларошфуко, Лабрюйер, Паскаль (серия БВЛ). Над кроватью родителей висел портрет красавицы, привезённый мужем хозяйки из Германии (трофей), а над кроватью брата – коврик с оленями.
Из Евпатории мы ездили на экскурсии в Ялту и Севастополь. В Ялте купили клубнику и попросили официантку в кафе помыть клубнику, и потом ели ягоды вместе с мороженым. А незадолго до отправления заблудились, поднялись в гору, шли и шли, помню стену дома, сплошь покрытую мокрицами; мама чуть не свалилась в расшелину, когда мы спускались с горы.
В Севастополе нам пришлось заночевать из-за шторма, повезло поселиться в полулюксе, где до нас останавливался Сенкевич (и забыл открывашку), я вышла на маленький балкончик и увидела бухту. Много воспоминаний.
Наталья Пустынникова:
Крым был после Азовского моря. Первый раз – в третьем классе, наверное. Я надеялась найти там в продаже учебник украинского языка. Но учебника не нашлось. С тех пор иногда всплывают в шкафах "Маленький принц" на украинском и двуязычная "Полтава". Ага, был такой период.
У меня была зачитана до дыр тетина книжка-малютка "Легенды Крыма". Она десять дней назад выпала мне в руки из тетиного шкафа.
И была Алушта. А потом, несколько лет спустя, и Коктебель. И в последний раз – Керчь. И был профиль горной гряды и далекие холмы. И я навсегда полюбила запах полыни и моря. Эта часть, степная с холмами – мне долго-долго снилась.
Я в Крыму не была уже четверть века. Там все другое стало с тех пор, говорят. У меня в шкафу долго-долго жил базальтовый камень. Мы с мамой однажды утром спустились на пляж в Коктебеле, а его засыпало огромными острыми камнями.
Внезапно выяснилось, что фотографий Крыма у меня нет. Только несколько. А все остальное – лишь то, что я помню.
Ночной кинотеатр в Алуште, когда шли с мамой после просмотра "Вия". И как розовые облака какого-то дерева у дороги стояли.
И как с мамой заблудились в Бахчисарае в 1982 или 1983 году и двадцать раз переходили какое-то болото в лощине. Там по нему какая-то переплюйка на радость комарам текла. И много-много чего-то колючего, на котором закуклились тысячи белых раковинок в ожидании, когда дождь пойдет. И, поскольку мы с мамой с испугу ломились по этой лощине, как испуганные лоси, то под ногами отчаянно хрустело. И белело. И казалось временами, что идем по костям. Ужасно жутко было. А нормальные люди шли по дороге мимо каких-то пещер. Мы вначале тоже шли мимо этих пещер, но в них наши современники ходили по нужде и запах был – феерический. Вот и свернули, чтобы сократить... Фонтана я в итоге не помню даже: видела ли:)
И как с мужем в 1989-м лезли к крепости в Судаке... И как хозяин в Коктебеле разрешил съесть падалицу, пока не видела его жена, а мы немного помогли ветру с соседями, такой же нищей молодой семьей...
Крым был после Азовского моря. Первый раз – в третьем классе, наверное. Я надеялась найти там в продаже учебник украинского языка. Но учебника не нашлось. С тех пор иногда всплывают в шкафах "Маленький принц" на украинском и двуязычная "Полтава". Ага, был такой период.
У меня была зачитана до дыр тетина книжка-малютка "Легенды Крыма". Она десять дней назад выпала мне в руки из тетиного шкафа.
И была Алушта. А потом, несколько лет спустя, и Коктебель. И в последний раз – Керчь. И был профиль горной гряды и далекие холмы. И я навсегда полюбила запах полыни и моря. Эта часть, степная с холмами – мне долго-долго снилась.
Я в Крыму не была уже четверть века. Там все другое стало с тех пор, говорят. У меня в шкафу долго-долго жил базальтовый камень. Мы с мамой однажды утром спустились на пляж в Коктебеле, а его засыпало огромными острыми камнями.
Внезапно выяснилось, что фотографий Крыма у меня нет. Только несколько. А все остальное – лишь то, что я помню.
Ночной кинотеатр в Алуште, когда шли с мамой после просмотра "Вия". И как розовые облака какого-то дерева у дороги стояли.
И как с мамой заблудились в Бахчисарае в 1982 или 1983 году и двадцать раз переходили какое-то болото в лощине. Там по нему какая-то переплюйка на радость комарам текла. И много-много чего-то колючего, на котором закуклились тысячи белых раковинок в ожидании, когда дождь пойдет. И, поскольку мы с мамой с испугу ломились по этой лощине, как испуганные лоси, то под ногами отчаянно хрустело. И белело. И казалось временами, что идем по костям. Ужасно жутко было. А нормальные люди шли по дороге мимо каких-то пещер. Мы вначале тоже шли мимо этих пещер, но в них наши современники ходили по нужде и запах был – феерический. Вот и свернули, чтобы сократить... Фонтана я в итоге не помню даже: видела ли:)
И как с мужем в 1989-м лезли к крепости в Судаке... И как хозяин в Коктебеле разрешил съесть падалицу, пока не видела его жена, а мы немного помогли ветру с соседями, такой же нищей молодой семьей...
Фотография из личного архива Натальи Пустынниковой
Алушта. 1979 год. Источник: pastvu.com
Бахчисарай. 1980 год. Источник: pastvu.com
Алушта. 1979 год. Источник: pastvu.com
Бахчисарай. 1980 год. Источник: pastvu.com
И меня не пустили в шортах в Феодосии (специально взяли билеты домой из нее) в музей Грина. И я горько рыдала
Помню, как пытались увидеть солнечное затмение. И как меня чуть не унесло бог знает куда, когда я самонадеяно выплыла за Хамелеон. И как потом доплыла до пляжа, удивив всех скоростью. Абсолютно никаких снимков не осталось.
А эти фотографии – уже 96 года, кажется. У меня был какой-то отпуск длинный и 21 день жили в деревянных домиках на пляже в Керчи. Из личных удобств – только холодильник. Но при этом креветки – в двадцати метрах от кровати. Общая плита и туалет. А зато сковородку, где я неудачно пожарила рыбу, за ночь до зеркального блеска отлизали местные коты.
И абрикосы собирали. И меня не пустили в шортах в Феодосии (специально взяли билеты домой из нее) в музей Грина. И я горько рыдала. А в галерею Айвазовского пустили. И на радостях купили в бутылках кумыса и окосели на жаре.
В Керчи было очень много песка. И майкой ловили креветок. А рыбу отдавал мне мой коллега, по работе, который жил несколько пляжных домиков левее. А за домиками в 50 метрах начинался дикий пляж с нудистским уклоном. И мимо нас проходила пара, где пара шорты-майка были поделены на двоих. Девушка шла топлесс и все смотрели на нее, и только, когда они проходили мимо, становилась заметна незагорелая задница спутника.
И помню, что у украинских знакомых, снимавших соседний домик, была собачка – черный терьер, которая бегала между нами по пляжу и в пасть которому входила рука до локтя. Милейшее существо. Я была беременной в первый Керченский заход и очень боялась "холеры", про которую писали и говорили в городе. Городские пляжи закрывались, но до нашего не дошли. В 1996 году была уже с подросшим сыном. Та же холера... Но бог миловал.
А потом не ездила никуда до 2012 года – а тогда уже в Грецию, Кос. И там встретила что-то такое, что сразу вспоминлось все. Я понимаю греков-колонизаторов... Но море Черное – ласковее, не такое жгуче-соленое...
А эти фотографии – уже 96 года, кажется. У меня был какой-то отпуск длинный и 21 день жили в деревянных домиках на пляже в Керчи. Из личных удобств – только холодильник. Но при этом креветки – в двадцати метрах от кровати. Общая плита и туалет. А зато сковородку, где я неудачно пожарила рыбу, за ночь до зеркального блеска отлизали местные коты.
И абрикосы собирали. И меня не пустили в шортах в Феодосии (специально взяли билеты домой из нее) в музей Грина. И я горько рыдала. А в галерею Айвазовского пустили. И на радостях купили в бутылках кумыса и окосели на жаре.
В Керчи было очень много песка. И майкой ловили креветок. А рыбу отдавал мне мой коллега, по работе, который жил несколько пляжных домиков левее. А за домиками в 50 метрах начинался дикий пляж с нудистским уклоном. И мимо нас проходила пара, где пара шорты-майка были поделены на двоих. Девушка шла топлесс и все смотрели на нее, и только, когда они проходили мимо, становилась заметна незагорелая задница спутника.
И помню, что у украинских знакомых, снимавших соседний домик, была собачка – черный терьер, которая бегала между нами по пляжу и в пасть которому входила рука до локтя. Милейшее существо. Я была беременной в первый Керченский заход и очень боялась "холеры", про которую писали и говорили в городе. Городские пляжи закрывались, но до нашего не дошли. В 1996 году была уже с подросшим сыном. Та же холера... Но бог миловал.
А потом не ездила никуда до 2012 года – а тогда уже в Грецию, Кос. И там встретила что-то такое, что сразу вспоминлось все. Я понимаю греков-колонизаторов... Но море Черное – ласковее, не такое жгуче-соленое...
Фотографии из личного архива Натальи Пустынниковой
Феодосия, музей Грина. Источник: pastvu.com
Феодосия, музей Грина. Источник: pastvu.com
Он был полон загадочных, странных легенд – страшных, волнующих и таких чудесных.
Саша Шанаурина:
Для меня Крымом был Коктебель, а Коктебель был зачарованной землей, где граница между обыденным миром и миром фей была полупрозрачной и невесомой, как серебрянная паутинка.
Он был полон загадочных, странных легенд – страшных, волнующих и таких чудесных.
Мы приезжали туда почти каждое лето, бледные городские дети, дивящиеся яркому небу, усыпанному звездами и задыхающиеся этим сладким свежим воздухом. Ребята на набережной так нас и называли – чужие, и мы с братом, пытающиеся не подать виду, что нас это задело (мы почему то всегда были чужими для большинства детей, даже у себя на родине), уходили лазить по бордюрам и исследовать берег – забирались на стенки кафе с таким манящим назывнием “Зодиак” и рассматривали декорации на наружной стене, которые были слеплены и нарисованны в виде инвентаря ведьмы или волшебника – граммофон, ключи, зелья.
Мы отчаяно пытались влится в эту атмосферу и даже завели пару друзей на территории нашего домика. С Машей мы подружились на основе любви к жаренной картошке, и это была замечательная дружба. У каждого из нас потом появилось что-то в знак дружбы, будь то кольцо или кулон, которые мы наделили магическими свойствами. Валерка же произвел на нас такое сильное впечатление, что там даже картошка не понадобилась. Он был старше и выше, читал Хоббита, был загорелым и с золотыми кудряшками и мог делать что захочет и идти куда ему заблагорассудится. За ним ходили все дети в округе и он знал все то, о чем мы и не думали. Иногда, когда мама читала вечером Питера Пэна под светом желтой лампы, он приходил и слушал, немного стесняясь. Я думаю, он тоже нам немного завидовал. В конце одного лета, прямо перед нашим отъездом, мы украдкой поцеловались и я еще долго о нем думала, стоя на балконе и смотря на закат в нашем московском доме.
Для меня Крымом был Коктебель, а Коктебель был зачарованной землей, где граница между обыденным миром и миром фей была полупрозрачной и невесомой, как серебрянная паутинка.
Он был полон загадочных, странных легенд – страшных, волнующих и таких чудесных.
Мы приезжали туда почти каждое лето, бледные городские дети, дивящиеся яркому небу, усыпанному звездами и задыхающиеся этим сладким свежим воздухом. Ребята на набережной так нас и называли – чужие, и мы с братом, пытающиеся не подать виду, что нас это задело (мы почему то всегда были чужими для большинства детей, даже у себя на родине), уходили лазить по бордюрам и исследовать берег – забирались на стенки кафе с таким манящим назывнием “Зодиак” и рассматривали декорации на наружной стене, которые были слеплены и нарисованны в виде инвентаря ведьмы или волшебника – граммофон, ключи, зелья.
Мы отчаяно пытались влится в эту атмосферу и даже завели пару друзей на территории нашего домика. С Машей мы подружились на основе любви к жаренной картошке, и это была замечательная дружба. У каждого из нас потом появилось что-то в знак дружбы, будь то кольцо или кулон, которые мы наделили магическими свойствами. Валерка же произвел на нас такое сильное впечатление, что там даже картошка не понадобилась. Он был старше и выше, читал Хоббита, был загорелым и с золотыми кудряшками и мог делать что захочет и идти куда ему заблагорассудится. За ним ходили все дети в округе и он знал все то, о чем мы и не думали. Иногда, когда мама читала вечером Питера Пэна под светом желтой лампы, он приходил и слушал, немного стесняясь. Я думаю, он тоже нам немного завидовал. В конце одного лета, прямо перед нашим отъездом, мы украдкой поцеловались и я еще долго о нем думала, стоя на балконе и смотря на закат в нашем московском доме.
Коктебель. Фотографии из личного архива Саши Шанауриной
Мы смотрели фильмы в открытом ночном кинотеатре и прыгали по соленым волнам в море с папой. Мама рассказывала нам про домики гномов и фей, которые стояли посреди газона (на самом деле это были какие-то небольшие трубы с козырьками, торчавшие из земли – вероятно вентиляция отеля или что-то вроде этого).
Все вместе, после ливня, мы убирали улиток с дороги, чтобы по ним никто не проехал.
Данек подарил мне кожаный разрисованный браслет, потому что я уже потратила все свои карманные деньги на разные безделушки.
На пристани всей семьей мы наблюдали за кроваво-красной луной, стоя рядышком и задержав дыхание. Нашими любимыми книжками были “Ужастки” Р. Л. Стайна, такого Стивена Кинга для детей, продававшиеся в местных книжных лавочках (в моих фаворитах была "Месть садовых гномов", а в Даниных – "Как я научился летать"), но еще важной для меня была книга "Все о феях и волшебстве", которую я выпросила у мамы, потому что она была полна иллюстраций.
На участке тети Лины и Сашеньки, у которых мы жили, также жила свора кошек и котов, пушистых и не очень, рыжих, белых, серых. Я сидела в плетеном кресле и читала Хоббита (частично чтобы впечатлить Валерку), а на моих коленках сопели теплые котики. Люди, проходившие за забором, удивленно смотрели на девочку, окруженную полдесятком котов и я представляла себя ведьмочкой и кидала им многозначительный таинственный взгляд. Тогда, пожалуй, я совсем не чувствовала себя чужестранкой.
Мы ели хрустящие булочки в францкзской пекарне, мороженное – рожок под колпачком, с разными джемами, чебуреки, трубочки со сгущенкой, фрукты, салаты, супы из свежих овощей, пышки под сахарной пудрой, пиццу и коктейли – на каменном берегу моря, жаренную картошку, мясо по-французски.
Растирали можжевеловые шишечки между пальцами. Грелись под солнцем в море, бегали по дорожкам, окруженным деревьями, в которых прятались летучие мыши.
Всем составом жителей чистили кислую вишню от косточек, чтобы тетя Лина приготовила вареники.
А потом мы выросли.
Все вместе, после ливня, мы убирали улиток с дороги, чтобы по ним никто не проехал.
Данек подарил мне кожаный разрисованный браслет, потому что я уже потратила все свои карманные деньги на разные безделушки.
На пристани всей семьей мы наблюдали за кроваво-красной луной, стоя рядышком и задержав дыхание. Нашими любимыми книжками были “Ужастки” Р. Л. Стайна, такого Стивена Кинга для детей, продававшиеся в местных книжных лавочках (в моих фаворитах была "Месть садовых гномов", а в Даниных – "Как я научился летать"), но еще важной для меня была книга "Все о феях и волшебстве", которую я выпросила у мамы, потому что она была полна иллюстраций.
На участке тети Лины и Сашеньки, у которых мы жили, также жила свора кошек и котов, пушистых и не очень, рыжих, белых, серых. Я сидела в плетеном кресле и читала Хоббита (частично чтобы впечатлить Валерку), а на моих коленках сопели теплые котики. Люди, проходившие за забором, удивленно смотрели на девочку, окруженную полдесятком котов и я представляла себя ведьмочкой и кидала им многозначительный таинственный взгляд. Тогда, пожалуй, я совсем не чувствовала себя чужестранкой.
Мы ели хрустящие булочки в францкзской пекарне, мороженное – рожок под колпачком, с разными джемами, чебуреки, трубочки со сгущенкой, фрукты, салаты, супы из свежих овощей, пышки под сахарной пудрой, пиццу и коктейли – на каменном берегу моря, жаренную картошку, мясо по-французски.
Растирали можжевеловые шишечки между пальцами. Грелись под солнцем в море, бегали по дорожкам, окруженным деревьями, в которых прятались летучие мыши.
Всем составом жителей чистили кислую вишню от косточек, чтобы тетя Лина приготовила вареники.
А потом мы выросли.
Коктебель. Фотографии из личного архива Саши Шанауриной
Четвёртый день
лечу больную ногу
Чудесным спиртом, купленным в дорогу...
Алексей Тиматков:
Я был в Крыму трижды: в 1992-м,1994-м и 1996-м. Потом дальняя заграница стала доступна, и в постсоветских странах я почти не бывал. Каждая из трех этих поездок довольно примечательна, я расскажу о второй.
Это была единственная в таком роде и составе поездка нашего поэтического объединения "Алконостъ". Сева Константинов, который имел опыт одиночного странствия по Крыму, предложил поехать на мыс Айя. И мы отправились в таком составе: Сева, Ольга Нечаева, Женя Лесин и я. По дороге остановились в Харькове у Влада Колчигина, где провели пару перенасыщенных алкоголем и поэзией ночей. Лесин ещё в Москве повредил ногу, помню его строки:
Четвёртый день лечу больную ногу
Чудесным спиртом, купленным в дорогу...
Мы приехали в Симферополь, потом в Ялту, где купили четыре литра разливного портвейна. И сели на автобус в сторону Севастополя. Надо сказать, что мыс Айя находился (и, видимо, находится) на территории заказника, где палаточный туризм, вроде бы, запрещён. А вдобавок этот заказник находился на территории тогда ещё закрытого для свободного посещения Севастопольского района. В общем, мы были нарушителями в квадрате. Тем не менее, благополучно доехали на автобусе до села Гончарное, где был КПП, а дальше пошли пешком, ориентируясь на Севины представления о маршруте.
Вечерело, к нам прибилась собака. Сначала мы думали, что это временная попутчица, которая отвяжется в следующем селе, но сёла в какой-то момент закончились, а собака по-прежнему трусила рядом. Дорога пошла все круче в гору, наступала ночь. В конце концов, мы вышли на гребень яйлы, откуда, по идее, при свете дня могли бы видеть море.
В это самое время начался дождь, переходящий в ливень. Друзья велели мне ставить палатку. Я был единственным, кто имел такой опыт (впрочем небольшой). В темноте и под ливнем это было сделать непросто. Тем более, что собака, едва палатка обретала какой-то объем, стремительно вырвалась в неё и начинала бегать внутри. В общем, в итоге мы забросили палатку как навес на ветви сосны над столиком (на перевале стоял деревянный стол со скамьями) и открыли портвейн. Потом мы с Севой скакали в темноте над невидимым морем и орали песни.
Утром спустились к морю. Собака с нами. Там мы поставили палатку и прожили неделю, если не ошибаюсь. Друзья регулярно принимали водные процедуры. Я в те годы ещё не умел плавать, поэтому в море почти не заходил. А вот собака бросалась с истерическим визгом в воду каждый раз, когда туда заходили друзья. Назвали её, разумеется, Муму.
На вокзале. Фотография из личного архива Алексея Тиматкова
Наверняка было множество забавных историй, которые я забыл. Припоминаю лишь пару эпизодов.
1.
В первый день мы с Лесиным пошли искать родник, о котором узнали от соседей. Пришлось подниматься, довольно высоко. С нами увязалась Муму. На обратном пути черт дёрнул меня предложить пойти "по сокращёнке", и мы увязли в горелом буреломе, на крутом склоне. Я довольно легко перепрыгивал через стволы, но Лесин и Муму оказались на это не способны, мне приходилось возвращаться и помогать им, в том числе переносить собаку через стволы на руках. Разумеется, был многократно проклят Лесиным (вероятно, и собакой тоже). Не помню, нашёл ли этот эпизод отражение в поэтической летописи похода.
2.
Портвейн у нас быстро закончился (возможно, ещё на перевале), лесинский спирт тоже. Оставалась одна бутылка водки, за судьбу которой я очень переживал. Я предложил оставить её на последний день. Мы напихали в неё шишки можжевельника, рассчитывая через неделю получить что-то вроде джина. Но поскольку я не был уверен в стойкости друзей, пока они купались, тайно закопал её в песок в пяти шагах от палатки и отказался выдавать друзьям местоположение. В последний день друзья потребовали бутылку. Но в одну из предыдущих ночей случилась гроза, палатка протекла, и мы её переставили. Мои ориентиры сбились. В итоге в последний день мы несколько часов перекапывали песок на поляне, однако бутылку так и не нашли.
(По версии Оли, было иначе, можжевеловую водку мы выпили, а закопал и потерял я другую, действительно последнюю бутылку: "В моей памяти детали несколько расходятся. Например, я помню, что отдающий можжевельником спирт мы таки пили, но поправлять не вижу смысла – у всякого мемуариста своя версия событий")
Путь назад лежал через Балаклаву и Севастополь. Когда мы шли ранним утром к причалу парома до Балаклавы, из одной встречной палатки выбежал свирепого вида бультерьер. Но его внимание отвлекла на себя Муму, с которой они куда-то убежали. Больше мы её не видели.
(По версии Севы, было иначе, собака шла с нами до причала:
"Мы уже зашли на теплоходик, а она все стояла по берегу и смотрела на нас, а потом, поняв, что мы, сволочи, всё же уезжаем, побежала за какими-то приехавшими на этом теплоходе людьми")
1.
В первый день мы с Лесиным пошли искать родник, о котором узнали от соседей. Пришлось подниматься, довольно высоко. С нами увязалась Муму. На обратном пути черт дёрнул меня предложить пойти "по сокращёнке", и мы увязли в горелом буреломе, на крутом склоне. Я довольно легко перепрыгивал через стволы, но Лесин и Муму оказались на это не способны, мне приходилось возвращаться и помогать им, в том числе переносить собаку через стволы на руках. Разумеется, был многократно проклят Лесиным (вероятно, и собакой тоже). Не помню, нашёл ли этот эпизод отражение в поэтической летописи похода.
2.
Портвейн у нас быстро закончился (возможно, ещё на перевале), лесинский спирт тоже. Оставалась одна бутылка водки, за судьбу которой я очень переживал. Я предложил оставить её на последний день. Мы напихали в неё шишки можжевельника, рассчитывая через неделю получить что-то вроде джина. Но поскольку я не был уверен в стойкости друзей, пока они купались, тайно закопал её в песок в пяти шагах от палатки и отказался выдавать друзьям местоположение. В последний день друзья потребовали бутылку. Но в одну из предыдущих ночей случилась гроза, палатка протекла, и мы её переставили. Мои ориентиры сбились. В итоге в последний день мы несколько часов перекапывали песок на поляне, однако бутылку так и не нашли.
(По версии Оли, было иначе, можжевеловую водку мы выпили, а закопал и потерял я другую, действительно последнюю бутылку: "В моей памяти детали несколько расходятся. Например, я помню, что отдающий можжевельником спирт мы таки пили, но поправлять не вижу смысла – у всякого мемуариста своя версия событий")
Путь назад лежал через Балаклаву и Севастополь. Когда мы шли ранним утром к причалу парома до Балаклавы, из одной встречной палатки выбежал свирепого вида бультерьер. Но его внимание отвлекла на себя Муму, с которой они куда-то убежали. Больше мы её не видели.
(По версии Севы, было иначе, собака шла с нами до причала:
"Мы уже зашли на теплоходик, а она все стояла по берегу и смотрела на нас, а потом, поняв, что мы, сволочи, всё же уезжаем, побежала за какими-то приехавшими на этом теплоходе людьми")
Балаклава, вид на мыс Айя.
Мыс Айя. Источник: pastvu.com
Мыс Айя. Источник: pastvu.com
Ольга Нечаева:
Нашлось в старых бумажках.
Как-то давно мы – Леша Тиматков, Сева Константинов, Женя Лесин и я – ходили походом в Крым, на мыс Айя. Разбили палатку под пиниями, купались в море с собакой Муму (она же Джамахирия, она же Сигизмунд Карлович), варили тушенку с макаронами... За водой ходили к роднику.
Был он не так чтоб очень близко, поэтому я до него ни разу не добралась. За водой ходила мужская часть нашей компании. Они рассказывали, что вокруг родника бродит странный тип, порой даже с топором. Тип назывался хозяин родника и развешивал такие бумажки:
ПРАВИЛА РОДНИКА
1. Набравший 1 литр становится в другой конец очереди. По согласованию между туристами порядок может быть изменен.
2. Я запрещаю оставлять около родника любую стеклянную посуду.
3. Родник является изголовьем ручья, стекающего к морю 8 месяцев в году.
4. Запрещается возле родника пользоваться мылом и устраивать туалеты.
5. Я запрещаю пользоваться родником спекулянтам и марианнам.
Хозяин
Другая бумажка называлась:
ТЕХНИЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РЕЗЕРВНОГО РОДНИКА № 3
Родник относится к типу тихих гейзеров, иль водных вулканов наподобие грязевых вулканов под Керчью. Вода поднимается по трещине в платформе, которая образовалась 1 млн лет назад в день появления впадины Черного моря при падении кометы Галлея. На языках местных народов ее называли Хорсом, Зевсом или Змеем Горынычем. Название Черного моря Посейдон произошло как искажение славянского названия "Усе Доны", то есть море всех рек. По эллинской легенде Посейдон существует за счет тысячи дочерей. Аталанты, или аланы, придя на остров Киклады, или Циклопы, принесли заповеди Посейдона, то есть до этого они жили на южном берегу Посейдона в городах Синкопа, Трабзон и т.п. Символ трезубец на флаге Атлантиды произошел от формы вулкана на острове Тира-Санторин, он был маяком для мореходов.
21 августа 1994 г.
Нашлось в старых бумажках.
Как-то давно мы – Леша Тиматков, Сева Константинов, Женя Лесин и я – ходили походом в Крым, на мыс Айя. Разбили палатку под пиниями, купались в море с собакой Муму (она же Джамахирия, она же Сигизмунд Карлович), варили тушенку с макаронами... За водой ходили к роднику.
Был он не так чтоб очень близко, поэтому я до него ни разу не добралась. За водой ходила мужская часть нашей компании. Они рассказывали, что вокруг родника бродит странный тип, порой даже с топором. Тип назывался хозяин родника и развешивал такие бумажки:
ПРАВИЛА РОДНИКА
1. Набравший 1 литр становится в другой конец очереди. По согласованию между туристами порядок может быть изменен.
2. Я запрещаю оставлять около родника любую стеклянную посуду.
3. Родник является изголовьем ручья, стекающего к морю 8 месяцев в году.
4. Запрещается возле родника пользоваться мылом и устраивать туалеты.
5. Я запрещаю пользоваться родником спекулянтам и марианнам.
Хозяин
Другая бумажка называлась:
ТЕХНИЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РЕЗЕРВНОГО РОДНИКА № 3
Родник относится к типу тихих гейзеров, иль водных вулканов наподобие грязевых вулканов под Керчью. Вода поднимается по трещине в платформе, которая образовалась 1 млн лет назад в день появления впадины Черного моря при падении кометы Галлея. На языках местных народов ее называли Хорсом, Зевсом или Змеем Горынычем. Название Черного моря Посейдон произошло как искажение славянского названия "Усе Доны", то есть море всех рек. По эллинской легенде Посейдон существует за счет тысячи дочерей. Аталанты, или аланы, придя на остров Киклады, или Циклопы, принесли заповеди Посейдона, то есть до этого они жили на южном берегу Посейдона в городах Синкопа, Трабзон и т.п. Символ трезубец на флаге Атлантиды произошел от формы вулкана на острове Тира-Санторин, он был маяком для мореходов.
21 августа 1994 г.
Родник Аязьма – Чокрак. Источник: pastvu.com
Мама вела хозяйство, Аня мыла посуду (через месяц в доме остались только металлические кружки и пластмассовые чашки), а Маня отвечала за моральный климат.
Елена Брагинская:
В Крыму у них было множество маленьких секретов. Они ездили в Бусью Лихту и Бухую Тихту (так у них назывались Лисья и Тихая бухты). Они ходили в гости к Арендтам и ставили детские спектакли и шарады, дружили с тремя девочками Грошевыми, навещали художника Андрюшу Комовского. В «домик Комовского» (по аналогии с «домиком Чайковского») они через пару сезонов и переселились от хозяйки в качестве трех экономок. Мама вела хозяйство, Аня мыла посуду (через месяц в доме остались только металлические кружки и пластмассовые чашки), а Маня отвечала за моральный климат.
Все были ещё маленькими и веселыми, купались, тусовались на набережной, ходили в бухты (Маня там купаться не любила, потому что дно в бухточках было не песчаным, а каменистым, скользким, покрытым водорослями – ей было очень трудно войти в году), дружили с лодочниками (мама называла из гондольерами, с многозначительным напором на первые два слога), делали феньки, продавали картины Мити и Сани Привалова на тему «Ночка» и «Денька» (Карадаг днем и в лунном свете), а также категории «Родные осины» (Зимка, Летка, Оська). Как то раз покупательница посмотрела на ночной Карадаг работы Мити и спросила: «А он с натуры рисует?» «Конечно», не моргнув глазом, соврала Манина мама. А он может мне такой в дневном свете нарисовать, -- поинтересовалась покупательница. «А как же! Прям сегодня ночью и нарисует, вечером принесу.» Покупательница не заметила нонсенса и на следующий день осталась очень довольна работой.
В Крыму у них было множество маленьких секретов. Они ездили в Бусью Лихту и Бухую Тихту (так у них назывались Лисья и Тихая бухты). Они ходили в гости к Арендтам и ставили детские спектакли и шарады, дружили с тремя девочками Грошевыми, навещали художника Андрюшу Комовского. В «домик Комовского» (по аналогии с «домиком Чайковского») они через пару сезонов и переселились от хозяйки в качестве трех экономок. Мама вела хозяйство, Аня мыла посуду (через месяц в доме остались только металлические кружки и пластмассовые чашки), а Маня отвечала за моральный климат.
Все были ещё маленькими и веселыми, купались, тусовались на набережной, ходили в бухты (Маня там купаться не любила, потому что дно в бухточках было не песчаным, а каменистым, скользким, покрытым водорослями – ей было очень трудно войти в году), дружили с лодочниками (мама называла из гондольерами, с многозначительным напором на первые два слога), делали феньки, продавали картины Мити и Сани Привалова на тему «Ночка» и «Денька» (Карадаг днем и в лунном свете), а также категории «Родные осины» (Зимка, Летка, Оська). Как то раз покупательница посмотрела на ночной Карадаг работы Мити и спросила: «А он с натуры рисует?» «Конечно», не моргнув глазом, соврала Манина мама. А он может мне такой в дневном свете нарисовать, -- поинтересовалась покупательница. «А как же! Прям сегодня ночью и нарисует, вечером принесу.» Покупательница не заметила нонсенса и на следующий день осталась очень довольна работой.
Коктебель. Фотография из личного архива Елены Брагинской
А еще один раз Маня с Аней и мамой были в Коктебеле без Мити и Саши, и у них кончились деньги. А муж и отец детей сломал в Москве ногу и не мог ничем помочь. И друзья пустили их за свой стол, выделив какое-то количество кожи и глины, и пустили встать рядом на набережной – а в результате они прожили у моря все лето в полном шоколаде на деньги от совместно произведенных фенечек. Даже маленькая Маня участвовала в процессе – катала шарики из глины и протыкала их иголкой – получались бусины.
Тогда в доме Комовского было много разного люда. В основном творческие личности. Машину маму они поддостали и она написала стихи:
Закончена сиеста
И день пошёл на убыль
Не пусто свято место,
И снят двадцатый дубль.
Как жаль, вас с нами нету
Вы где-то — еле-еле,
А здесь сидят поэты,
А лучше бы– не сидели.
И день высоковольтным
Пронизан напряженьем,
Как к рукоятке кольта
Последнее движенье.
А потом Манина мама вернулась в Крым уже в следующем веке, и там всё было несколько иначе. Только поэты никуда не делись. И художники. Впрочем, среди них были и хорошие, и это примиряло с действительностью.
Тогда в доме Комовского было много разного люда. В основном творческие личности. Машину маму они поддостали и она написала стихи:
Закончена сиеста
И день пошёл на убыль
Не пусто свято место,
И снят двадцатый дубль.
Как жаль, вас с нами нету
Вы где-то — еле-еле,
А здесь сидят поэты,
А лучше бы– не сидели.
И день высоковольтным
Пронизан напряженьем,
Как к рукоятке кольта
Последнее движенье.
А потом Манина мама вернулась в Крым уже в следующем веке, и там всё было несколько иначе. Только поэты никуда не делись. И художники. Впрочем, среди них были и хорошие, и это примиряло с действительностью.
Коктебель. Фотография из личного архива Елены Брагинской
Сынишка недоумевал: зачем куда-то идти, когда вот оно, море??
Мария Гольцова:
Крым… Я не открывала и не смотрела годами эти фотографии. И так и не смогла досмотреть сейчас. Что для меня Крым? Прежде всего, это маленький сынишка, для которого все вокруг – безоблачно и прекрасно, который любит плескаться в море, а когда мы едем на экскурсии – в Никитский Ботанический сад, на Ай-Петри, в Симеиз, – восклицает изумленно, по-детски искренно: «Какая красота!». Всё вокруг было прекрасно: меня лично впечатляли горы над морем, сладкий воздух, живописные пейзажи, тишина Ай-Петри, когда заберешься подальше от торговых мест, и наплывающие на вершину, как туман, облака.
И всё-таки первым, что всплывает в моей памяти при слове «Крым», это тот жаркий день, когда мы задумали пройти по Солнечной тропе от её начала до Ливадийского дворца.
Сынишка недоумевал: зачем куда-то идти, когда вот оно, море?? Но постепенно увлекся этим походом. Виды на побережье и Ласточкино гнездо сменились тенистыми соснами, вцепившимися корнями в землю. И в одном месте, где много переплетений корней вышли на поверхность склона, мы вдруг увидели много-много улиток, неспешно двигающихся куда-то по своим делам. Мы были такими же улитками, в своем темпе идущими к Ливадийскому дворцу. И дошли! Дорогу осилит идущий.
Крым… Я не открывала и не смотрела годами эти фотографии. И так и не смогла досмотреть сейчас. Что для меня Крым? Прежде всего, это маленький сынишка, для которого все вокруг – безоблачно и прекрасно, который любит плескаться в море, а когда мы едем на экскурсии – в Никитский Ботанический сад, на Ай-Петри, в Симеиз, – восклицает изумленно, по-детски искренно: «Какая красота!». Всё вокруг было прекрасно: меня лично впечатляли горы над морем, сладкий воздух, живописные пейзажи, тишина Ай-Петри, когда заберешься подальше от торговых мест, и наплывающие на вершину, как туман, облака.
И всё-таки первым, что всплывает в моей памяти при слове «Крым», это тот жаркий день, когда мы задумали пройти по Солнечной тропе от её начала до Ливадийского дворца.
Сынишка недоумевал: зачем куда-то идти, когда вот оно, море?? Но постепенно увлекся этим походом. Виды на побережье и Ласточкино гнездо сменились тенистыми соснами, вцепившимися корнями в землю. И в одном месте, где много переплетений корней вышли на поверхность склона, мы вдруг увидели много-много улиток, неспешно двигающихся куда-то по своим делам. Мы были такими же улитками, в своем темпе идущими к Ливадийскому дворцу. И дошли! Дорогу осилит идущий.
Ай-Петри. Фотографии из личного архива Марии Гольцовой
А тем более – обратную дорогу на автобусе домой, к заботливой хозяйке, в мини-гостинице которой, кроме нас, жила еще одна мама с сыном-ровесником моего. Они приехали отдохнуть из Петербурга.
Вечерами мы встречались в саду у дома и делились своими впечатлениями от прогулок и походов. Мы рассказали им про Солнечную тропу, а они нам – про пещеры на вершине Ай-Петри. Солнечная тропа их тоже очень заинтересовала. И вдруг эта мамочка посмотрела на меня странным взглядом и сказала: «Всё-таки жаль, что вам Крым тогда достался».
Был прекрасный июль 2012 года.
…Крым для меня – несбывшиеся планы, разбитые надежды, жизнь, которая вдруг пошла по непонятной, странной колее. Идущий может дойти туда, куда идет, но никто не в силах возвратить время, когда маленький сынишка безмятежно восхищался увиденным вокруг: «Какая красота!» и ещё никто не знал, что нам всем уготовано.
Вечерами мы встречались в саду у дома и делились своими впечатлениями от прогулок и походов. Мы рассказали им про Солнечную тропу, а они нам – про пещеры на вершине Ай-Петри. Солнечная тропа их тоже очень заинтересовала. И вдруг эта мамочка посмотрела на меня странным взглядом и сказала: «Всё-таки жаль, что вам Крым тогда достался».
Был прекрасный июль 2012 года.
…Крым для меня – несбывшиеся планы, разбитые надежды, жизнь, которая вдруг пошла по непонятной, странной колее. Идущий может дойти туда, куда идет, но никто не в силах возвратить время, когда маленький сынишка безмятежно восхищался увиденным вокруг: «Какая красота!» и ещё никто не знал, что нам всем уготовано.
Солнечная тропа. Фотографии из личного архива Марии Гольцовой
Она была близким другом семьи и заботилась обо мне так, как будто я был императором всей Земли
Рустам Юнусов:
Мой Крым – это степь. Алые маковые поля из детства. Татарская речь. Мыс Тарханкут. Дырка в скале, в которую я боялся упасть. Кофе. Запахи детства. Продажа помидоров туристам. Виноград. Миндальные сады. Соседи, друзья, плов. Дом.
Свои совсем ранние годы я проводил со своими бабушками и дедушками. Я купался в любви и заботе. Я был избалован обожанием. Любая моя прихоть вызывала переполох среди бабушек. Каждая семья несла свою неповторимую культуру. Одна бабушка угощала вкусными рыбными пирогами, другая – перемячами и красивой татарской речью. А была ещё у меня была няня. Она была близким другом семьи и заботилась обо мне так, как будто я был императором всей Земли. Видимо, отсюда моя мегаломания – я отовсюду ожидаю любви и обожания и очень удивляюсь, когда вдруг не получаю ни того ни другого. Вот в этот момент моей жизни мы переехали в Крым.
Все было в новинку: воздух, запахи, ветер, люди, цветы. Мне нравилось исключительно всё. Было ощущение, что я, наконец, оказался, там, где должен был быть всю мою жизнь. Первая школа, первые друзья, первое море. Не хватало только бабушек и дедушек. И вдруг в нашем доме стали появляться Мансур и Зера. Пожилая, но всё ещё молодая, пара крымских татар из тех, кого по квоте втихаря впустили в Крым из депортации для помощи в возделывании винограда. Те, кого туда завезли после депортации, не знали, что может расти на крымских камнях.
Мой Крым – это степь. Алые маковые поля из детства. Татарская речь. Мыс Тарханкут. Дырка в скале, в которую я боялся упасть. Кофе. Запахи детства. Продажа помидоров туристам. Виноград. Миндальные сады. Соседи, друзья, плов. Дом.
Свои совсем ранние годы я проводил со своими бабушками и дедушками. Я купался в любви и заботе. Я был избалован обожанием. Любая моя прихоть вызывала переполох среди бабушек. Каждая семья несла свою неповторимую культуру. Одна бабушка угощала вкусными рыбными пирогами, другая – перемячами и красивой татарской речью. А была ещё у меня была няня. Она была близким другом семьи и заботилась обо мне так, как будто я был императором всей Земли. Видимо, отсюда моя мегаломания – я отовсюду ожидаю любви и обожания и очень удивляюсь, когда вдруг не получаю ни того ни другого. Вот в этот момент моей жизни мы переехали в Крым.
Все было в новинку: воздух, запахи, ветер, люди, цветы. Мне нравилось исключительно всё. Было ощущение, что я, наконец, оказался, там, где должен был быть всю мою жизнь. Первая школа, первые друзья, первое море. Не хватало только бабушек и дедушек. И вдруг в нашем доме стали появляться Мансур и Зера. Пожилая, но всё ещё молодая, пара крымских татар из тех, кого по квоте втихаря впустили в Крым из депортации для помощи в возделывании винограда. Те, кого туда завезли после депортации, не знали, что может расти на крымских камнях.
Урым. Дом. Фотографии из личного архива Рустам Юнусова
С первой встречи с этими людьми, я всерьёз стал считать, что это ещё одна пара моих бабушек и дедушек (я, видите ли, в силу своего возраста, ещё не совсем понимал о всех нюансах генеалогии). Но самое интересное, что Мансур и Зера не стали меня в этом разубеждать, а немедленно приняли как своего внука. Даже я, будучи совершенно маленьким человеком, чувствовал, что эти люди особенные. Каким-то образом, всё, что они делали, было частью какого-то совершенно другого ритуала и традиции, и я, будучи сам новичком на этой земле, сразу увидел, насколько органично Мансур с Зерой существовали на крымской земле, насколько естественным было их общение с крымской землей, а иногда мне казалось, что степной крымский ландшафт каким-то невероятным образом продолжался в их чертах лиц, морщинах и улыбках. Потом я понял, это люди этой земли. Это местные. Помню, как был удивлен, что их тоже почему-то называют татарами (как и меня), но язык их – совершенно другой. Всё стало известно позже. И о войне, и о депортации, и о всей той боли.
Я уже 8 лет не был в Крыму в своём доме на Прибрежной. Мне очень тяжело и больно за Крым, но мои воспоминания и фотографии дают мне силы и надежду на скорое возвращение. Хочу и с вами поделится кое-какими крымскими зарисовками.
Я уже 8 лет не был в Крыму в своём доме на Прибрежной. Мне очень тяжело и больно за Крым, но мои воспоминания и фотографии дают мне силы и надежду на скорое возвращение. Хочу и с вами поделится кое-какими крымскими зарисовками.
Крым. Дом. Фотографии из личного архива Рустама Юнусова
В заключение.
Я благодарна всем друзьям за помощь в создании этой страницы. Читать ваши воспоминания было прекрасно и интересно. И удивительно, что у каждого – свой Крым. И в то же время есть одно общее – любовь навсегда.
Я благодарна всем друзьям за помощь в создании этой страницы. Читать ваши воспоминания было прекрасно и интересно. И удивительно, что у каждого – свой Крым. И в то же время есть одно общее – любовь навсегда.
Не для коммерческого использования.
Дизайн и верстка, подготовка материалов:
Ирина Шанаурина shanaurina@gmail.com
Спасибо за помощь в подготовке материала Руслану Сухушину
Дизайн и верстка, подготовка материалов:
Ирина Шанаурина shanaurina@gmail.com
Спасибо за помощь в подготовке материала Руслану Сухушину