Те, о ком нельзя забывать


30 октября — День памяти
жертв политических репрессий
В последнее время слишком часто раздается не было никаких репрессий, без вины не посадили бы, не было Голодомора, Сталин великий человек. Слышать это страшно, и физически даже — невыносимо. Каждый год в конце октября у Соловецкого камня собирались люди, ждали своей очереди, чтобы прочитать несколько имен, чтобы никогда не забыть всю эту боль и весь ужас, унесший столько жизней, сломавший столько судеб. Миллионы имен самых разных людей рабочих, сторожей, военных, профессоров, учетчиков, артистов, счетоводов, историков, портных, художников, студентов, пенсионеров, учащихся. Независимо от пола, национальности, возраста.
Второй год мы лишены даже этого прочитать у камня имя.

Памяти жертв политических репрессий посвящены целые сайты, много статей и материалов выходит каждый год. Но мне показалось важным для себя лично – сделать эту страницу. Сейчас, когда мы снова стали бояться, когда опять неугодных закрывают в тюрьмах, когда мы радуемся условным срокам вместо реальных для невиновных – именно сейчас нужно говорить о том, что уже было и что не должно повториться никогда.

"Это слишком русское счастье - радоваться, что невинному дали пять лет. Ведь могли бы дать десять, даже вышка".

(Варлам Шаламов. Колымские рассказы)

Когда стало понятно, что в этом году к Соловецкому камню опять не попасть, я решила сделать страницу памяти. И написала своим друзьям, чтобы они присылали мне, если захотят, истории о своих репрессированных родственниках. Мне кажется это необычайно важным и, на самом деле, просто необходимым – помнить. Я понимаю, насколько это может быть сложно – рассказывать о таком. Я благодарна всем, кто прислал мне имена своих родных.
Говорить об этом сложно и трудно. Как правильно подобрать слова, да и вообще – как можно их подобрать? Эта тема горькая, для многих – невыносимая и болезненная до сих пор. Но все равно, есть эта потребность – ещё и ещё раз, чтобы все осталось в нашей памяти, пока мы живы. И после нас.
Во время работы я поняла, что обязательно нужно написать и о тех, чьи имена моментально всплывают в моей памяти. Поэтому на этой странице будут люди и всем известные, и те, о ком помнят только в их семьях.
Оказывается, и до сих пор многие наши сограждане уверены, что арестовывали только партийных, или только евреев, или священников, или зажиточных крестьян. А простых, "обычных" людей – солдат, бедняков, рабочих, русских и пр. – не трогали.

"После людей с именами пошли уже совсем простые люди – рабочие, экспедиторы, бухгалтеры, лаборанты".

(Юрий Осипович Домбровский. "Хранитель древностей")



"– Нет уж, извините, пожалуйста, зря у нас не сажают. Уж это вы бросьте. Меня же вот не посадят? А почему? Потому, что я женщина честная, вполне советская".

(Лидия Корнеевна Чуковская. "Софья Павловна")

Список репрессированных заозёрцев в период 30-50 годов, реабилитированных 16-го января 1989 года.

Лидия Корнеевна Чуковская (Лидия Николаевна Корнейчукова).
Родилась 24 марта 1907 года в Петербурге в семье Корнея Чуковского и Марии Гольдфельд. Прозаик, мемуаристка, поэтесса, редактор.
Училась в женской гимназии Таганцевой, затем в 15-й единой трудовой школе. С детства была знакома со многими писателями, поэтами, художниками, музыкантами. После окончания школы поступила в Ленинградский институт искусств на литературоведческое отделение.
Корней Чуковский писал, что она с детства была большой гуманисткой. "Вчера с Лидочкой по дороге (Лидочка плакала с утра: отчего рыбки умерли): — Нужно, чтоб все люди собрались вместе и решили, чтоб больше не было бедных. Богатых бы в избы, а бедных сделать бы богатыми — или нет, пусть богатые будут богатыми, а бедные немного бы побогаче. Какие есть люди безжалостные: как можно убивать животных, ловить рыбу. Если бы один человек собрал побольше денег, а потом и роздал бы всем, кому надо". И много такого. Этого она нигде не слыхала, сама додумалась и говорила голосом задумчивым, — впервые. Я слушал, как ошеломленный. Я первый раз понял, какая рядом со мною чистая душа, поэтичная. Откуда? Если бы написать об этом в книге, вышло бы приторно, нелепо, а здесь, в натуре, волновало до дрожи" (2 апреля 1914 года).
27 июля 1926 года, в возрасте девятнадцати лет, была арестована за составление антисоветской листовки. К которой не имела никакого отношения. Но тем не менее — арест. Сотрудничать с НКВД отказалась. Приговорена к высылке в Саратов на три года. Помогли хлопоты отца – через 11 месяцев смогла вернуться в Ленинград и закончить образование.
Работала редактором под руководством Маршака в ДЕТГИЗе. В 1929 году вышла замуж за литературоведа Цезаря Самойловича Вольпе, в 1931 году родилась дочь Елена. В 1933 году с мужем рассталась. В том же году вышла замуж за Матвея (Митю – как называла его Лидия Корнеевна) Бронштейна.

Матвей Петрович Бронштейн.
Родился 2 декабря 1906 года в Виннице, в семье врачей. В 1930 году закончил физический факультет ЛГУ. В том же году поступил на работу в Ленинградский физико-технический институт. Был талантливым физиком, написал множество научных работ. Писал научно-художественные книги для детей.
Прожили в браке Лидия Корнеевна и Матвей Петрович 4 года. 6 августа 1937 года был арестован в Киеве, куда поехал навестить своих родителей. Обвинение: "активное участие в контрреволюционной фашистской террористической организации". Не помогли никакие обращения к Сталину и 18 февраля 1938 года был вынесен приговор, в тот же день он был расстрелян. Ему был 31 год. Корней Иванович два года пытался выяснить о его судьбе и только в конце 1939 года узнал о том, что Матвея Бронштейна нет в живых. Захоронен на Левашовской пустоши.
Книги Чуковской почти не издавались в СССР. Лидия Корнеевна открыто выступала в поддержку Солженицина, Бродского, Синявского и Даниэля и др. 9 января 1974 г. была исключена из Союза писателей (решение отменено в феврале 1989 года).
"Заседанию Секретариата предшествовал разбор дела на заседании Бюро детской секции Союза. Было принято решение просить Секретариат об исключении. На заседании, в частности, говорилось, что Чуковская ничего не сделала в литературе и держалась в Союзе только на уважении к памяти ее отца и брата". (Источник: wikilivres.ru/хроника текущих событий).
Умерла Лидия Корнеевна Чуковская в ночь с 7 на 8 февраля 1996 года.
Матвей Петрович Бронштейн и Лидия Корнеевна Чуковская
Сверстнику

С каждой новой могилой
Не смиренье, а бунт.
Неужели, мой милый,
И тебя погребут?
Чётко так молоточки
Бьют по шляпкам гвоздей.
Жизни точные точки
И твоей и моей.
Мы ведь сверстники, братство
И седин и годин.
Нам пора собираться:
Год рожденья один.
Помнишь детское детство?
Школа. Вместе домой.
Помнишь город в наследство
Мой и твой, твой и мой?


Мёрли кони и люди,
Глад и мор, мор и глад.
От кронштадских орудий
В окнах стёкла дрожат.
Тем и кончилось детство.
Ну а юность — тюрьмой.
Изуверством и зверством
Зрелость — тридцать седьмой.
Необъятный, беззвучный,
Нескончаемый год.
Он всю жизнь, безотлучный,
В нашей жизни живёт.
Наши рамы омыла
Свежей кровью война.
Грохотала и выла,

Хохотала она.



…О чистые слёзы разлуки
На грязном вагонном стекле.
О добрые, мёртвые руки
На зимней промёрзшей земле…
«Замороженный ад» —
Город-морг Ленинград.
Помнишь смерть вурдалака —
И рыданья вослед?
Ты, конечно, не плакал.
Ну и я — тоже нет.
Мы ведь сверстники, братья.
Я да ты, ты да я.
Поколенью объятья
Открывает земля.
Поколенью повинных —

Поголовно и сплошь.



Поколенью невинных —
Ложь и кровь, кровь и ложь.
Поколенью забытых
(Опечатанный след)
Кто там кличет забитых?
Нет и не было! Нет!
Чётко бьют молоточки.
Указанья четки́:

«У кого там цветочки?
Эй, давайте венки!»
В строй вступает могила.
Всё приемлет земля.
Непонятно, мой милый,

Это ты или я.


1984

Лидия Корнеевна Чуковская в разные годы жизни
Николай Макарович Олейников. Русский писатель, поэт, сценарист.
Родился он 23 июля 1898 года в станице Каменской. До приезда в Ленинград работал в разных газетах. В 1923 году познакомился с Евгением Шварцем, с которым дружил до конца жизни. В 1925 году переехал в Ленинград. Работал под руководством Маршака. В 1928 году становится редактором журнала "ЁЖ" (Ежемесячный журнал). "Лучший в мире журнал для детей!" Думаю, так оно и было – ведь работали и публиковались в журнале такие авторы, как Корней Чуковский, Борис Житков, Самуил Маршак, Михаил Пришвин, Виталий Бианки, Евгений Шварц, Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Заболоцкий и конечно, сам Николай Олейников (частенько под псевдонимом Макар Свирепый).

"Кто я такой?
Вопрос нелепый.
Я – верховой
Макар Свирепый!"

Из номера в номер выходят новые приключения Макара Свирепого – смелого всадника, путешественника, изобретателя.
В 1930 году начинает выходить еще один журнал для детей младшего возраста – "ЧИЖ" (Чрезвычайно интересный журнал).
Вместе с Евгением Шварцем написал несколько сценариев к фильмам – "Разбудите Леночку", "Леночка и виноград", "На отдыхе".
Прекрасная творческая жизнь.
Страницы из журнала "ЁЖ"
3 июля (в некоторых источниках — 20 июля) в своей ленинградской квартире Николай Макарович Олейников был арестован. Из воспоминаний Лидии Жуковой: «Ираклий Андроников ночевал эту ночь в надстройке. Приехал по делам из Москвы и рано вышел из дому. Смотрит, идет Олейников. Он крикнул: "Коля, куда ты так рано?" И только тут заметил, что Олейников не один, что по бокам его два типа с винтовками <…>. Николай Макарович оглянулся. Ухмыльнулся. И все».
Во время обыска и ареста изъяты все рукописи. Разгром всей редакции детской литературы, связанный с намерением НКВД создать «дело Маршака». Предъявление обвинения – «участие в контрреволюционном троцкистском подполье вместе с С.Я. Маршаком. Пытки и издевательства. Подписание «признания» только 10 сентября 1937 г.
На Маршака показаний не дал.
24 ноября 1937 года расстрелян. Ему было 39 лет. Захоронен на Левашовской пустоши. Там же, где и Матвей Бронштейн и многие другие.
В конце 1937 года жена Олейникова, Лариса Александровна вместе с больным маленьким сыном была выслана из Ленинграда в г. Стерлитамак. Все время пыталась узнать о судьбе мужа. Сначала ей сообщали, что он осужден, как враг народа на 10 лет. Больше ничего узнать не удавалось. 2 октября 1956 года Л.А. Олейникова получила ложное свидетельство о смерти, в котором было указано, что Николай Олейников умер в 1942 году от тифа. Место смерти при этом не было указано. 13 сентября 1957 года Николай Макарович Олейников был посмертно реабилитирован. В том же году его вдова освобождена из ссылки. Сама же Лариса Александровна Олейникова была реабилитирована 01 апреля 1964 г.
(Источник: https://bessmertnybarak.ru/)

Письмо Олейникова жене и сыну

"Дорогие мои Рарочка и Сашенька. Целую вас, посылаю вам привет. Рарочка, чувствую я себя хорошо, все время думаю о вас. Наверное Сашенька уже говорит хорошо, а ходит еще лучше. Рарочка, если сможешь, то приготовь и передай мне следующее: белье, носки, одеяло (легкое), подушку маленькую, полотенце… и наконец простыню. Вот и все. Целую вас обоих, люблю, думаю о вас постоянно. Коля. 2 августа 1937 г."

Источник: https://urokiistorii.ru/articles/zhrebij-makara-svirepogo
Мне хочется добавить несколько слов о Евгении Шварце. С Олейниковым дружба была такая, что Л. Пантелеев вспоминал: "Это была неразлучная пара. Много лет в наших литературных кругах "Шварц и Олейников" звучало как "Орест и Пилад", "Ромул и Рем" или "Ильф и Петров". Когда Николая Макаровича арестовали, Шварца вызвали на допрос – вынуждали дать показания против Олейникова. "Через два — три дня узнал я, что Николай Макарович арестован. К этому времени воцарилась во всей стране чума. Как еще назвать бедствие, поразившее нас? От семей репрессированных шарахались, как от зачумленных. Да и они вскоре исчезали, пораженные той же страшной заразой. Ночью по песчаным, трудным для проезда улицам Разлива медленно пробирались, как чумные повозки за трупами, машины из города за местными и приезжими жителями, забирать их туда, откуда не возвращаются. На первом же заседании правления меня потребовали к ответу. Я должен был ответить за свои связи с врагом народа. Единственное, что я сказал: "Олейников был человеком скрытным. То, что он оказался врагом народа, для меня полная неожиданность". После этого спрашивали меня, как я с ним подружился. Где. И так далее. Так как ничего порочащего Олейникова тут не обнаружилось, то наивный Зельцер, драматург, желая помочь моей неопытности, подсказал: "Ты, Женя, расскажи, как он вредил в кино, почему ваши картины не имели успеха". Но и тут я ответил, что успех или неуспех в кино невозможно объяснить вредительством. Я стоял у тощеньких колонн гостиной рококо, испытывая отвращение и ужас, но чувствуя, что не могу выступить против Олейникова, хоть умри". (Евгений Львович Шварц. "Позвонки минувших дней")
***
Меня окружали привычные вещи,
И все их значения были зловещи.
Тоска мое сердце сжимала,
И мне же моя же нога угрожала.

Я шутки шутил! Оказалось,
Нельзя было этим шутить.
Сознанье мое разрывалось,
И мне не хотелося жить.

Я черного яду купил в магазине,
В карман положил пузырек.
Я вышел оттуда шатаясь,
Ко лбу прижимая платок.

С последним коротким сигналом
Пробьет мой двенадцатый час.
Орлова не стало. Козлова не стало.
Друзья, помолитесь за нас!

1934

***

Солнце скрылось за горой.

Роет яму подхалим во тьме ночной.

Может, выроет, а может быть, и нет.

Все равно на свете счастья нет.


***

Неуловимы, глухи, неприметны

Слова, плывущие во мне, –

Проходят стороной - печальны, бледные,

– Не наяву, а будто бы во сне.


Просто– предмет - перо, чернильница,

– Сверкая, свет прольют иной.

И день шипит, как мыло в мыльнице,

пленяя тусклой суетой.


Чужой рукой моя рука водила:

Я слышал то, о чем писать хотел,

Что издавало звук шипенья мыла, –

Цветок засохший чистотел.


1937

Николай Макарович Олейников. Последняя фотография — вход на Левашовское кладбище
Александр Иванович Введенский. Поэт, драматург, детский писатель, переводчик.
Родился 6 декабря 1904 года в Петербурге. До революции учился в кадетском корпусе. После революции - в Единой трудовой школой №10. После окончания школы работал в разных местах — конторщиком, счетоводом. Поступил в Университет на правовое отделение, но учебу бросил. В 1924 году вступил в Ленинградский союз поэтов.
В 1925 году на поэтическом вечере Введенский знакомится с Хармсом, в котором "сразу почувствовал своего человека".
На мой взгляд, Введенский и Хармс — два самых ярких представителя ОБЭРИУ. С 1927 по 1930 множество невероятных выступлений, перформансов.
В 1928 году Введенский тоже пишет для журналов "ЁЖ" и "ЧИЖ", переводит сказки братьев Гримм (впоследствии, уже будучи взрослой, я узнала, что несколько сказок в одной из любимейших книг моего детства перевел именно он).
К литературному своему труду относился легко и беззаботно — многие стихи просто раздавал, никогда не забирал назад. Считался преимущественно детским писателем, но немногие сохранившиеся взрослые стихи показывают нам, какой он был большой поэт. Я читала о том, что все его серьезные стихи после первого ареста, испугавшись, сожгла его жена — Анна Семеновна Ивантер. К сожалению, восстановлены они Введенским не были. По всем этим причинам взрослых стихов Александра Введенского осталось до обидного мало.

В конце 1931 года был арестован по доносу вместе с Хармсом и Бахтеревым. Якобы за то, что произнес тост за царя или спел старый гимн. Ну и конечно, как "участник группы антисоветских писателей и распространитель антисоветских произведений." В 1932 году выслан в Курск (так же, как и Хармс), затем жил некоторое в Вологде, Борисоглебске.
Письмо Хармсу из Борисоглебска:

" Даня, ты пишешь, что тебе чего то тоскливо. Глупо, Даня, не огорчайся. Потом ты пишешь что то такое про зонтики. Зачем? Мне это неинтересно. Напиши лучше чего нибудь про среду.
Я уехал в Волгду. Тут зима. Сейчас иду обедать. Время тут такое же как в Ленинграде, то есть как две капли воды.
Поклон <Шинутам>

К концу 1932 года Введенскому было разрешено вернуться в Ленинград. Он продолжает жить и работать в Ленинграде до 1936 года. Затем переезжает в Харьков, ко второй жене. Рождается сын Петр.
27 сентября 1941 года Александр Иванович Введенский был арестован повторно. Обвинение: "контрреволюционная агитация , а также – разговоры, в которых заявлял о якобы хорошем обращении немцев с населением на занятых ими территориях, отказался сам вместе с семьей эвакуироваться из Харькова". Сейчас стали известны материалы дела и из них становится понятно, что все эти обвинения — ложь.
По одной из последних версий Александр Введенский вместе с другими заключенными был этапирован из Харькова в Казань, но по дороге скончался от плеврита 19 декабря 1941 года. Ему было 37 лет.
Реабилитирован 30 марта 1964 года.

Сказки братьев Гримм.
Пересказы с немецкого А. Введенского под редакцией С. Маршака, переводы Г. Еременко, Л. Кон.
Цветные иллюстрации В. Минаева. М.: Детгиз. 1957

Элегия


Осматривая гор вершины,

их бесконечные аршины,

вином налитые кувшины,

весь мир, как снег, прекрасный,

я видел горные потоки,

я видел бури взор жестокий,

и ветер мирный и высокий,

и смерти час напрасный.


Вот воин, плавая навагой,

наполнен важною отвагой,

с морской волнующейся влагой

вступает в бой неравный.

Вот конь в могучие ладони

кладет огонь лихой погони,

и пляшут сумрачные кони

в руке травы державной.


Где лес глядит в полей просторы,

в ночей неслышные уборы,

а мы глядим в окно без шторы

на свет звезды бездушной,

в пустом сомненье сердце прячем,

а в ночь не спим томимся плачем,

мы ничего почти не значим,

мы жизни ждем послушной.



Нам восхищенье неизвестно,

нам туго, пасмурно и тесно,

мы друга предаем бесчестно

и Бог нам не владыка.

Цветок несчастья мы взрастили,

мы нас самим себе простили,

нам, тем кто как зола остыли,

милей орла гвоздика.


Я с завистью гляжу на зверя,

ни мыслям, ни делам не веря,

умов произошла потеря,

бороться нет причины.

Мы все воспримем как паденье,

и день и тень и сновиденье,

и даже музыки гуденье

не избежит пучины.


В морском прибое беспокойном,

в песке пустынном и нестройном

и в женском теле непристойном

отрады не нашли мы.

Беспечную забыли трезвость,

воспели смерть, воспели мерзость,

воспоминанье мним как дерзость,

за то мы и палимы.



Летят божественные птицы,

их развеваются косицы,

халаты их блестят как спицы,

в полете нет пощады.

Они отсчитывают время,

Они испытывают бремя,

пускай бренчит пустое стремя —

сходить с ума не надо.


Пусть мчится в путь ручей хрустальный,

пусть рысью конь спешит зеркальный,

вдыхая воздух музыкальный —

вдыхаешь ты и тленье.

Возница хилый и сварливый,

в последний час зари сонливой,

гони, гони возок ленивый —

лети без промедленья.


Не плещут лебеди крылами

над пиршественными столами,

совместно с медными орлами

в рог не трубят победный.

Исчезнувшее вдохновенье

теперь приходит на мгновенье,

на смерть, на смерть держи равненье

певец и всадник бедный.


1940

Александр Иванович Введенский.
Николай Олейников и Александр Введенский. Ленинград, начало 1930-х годов.
Фотография из следственного дела.
Даниил Иванович Хармс (Ювачев)
Родился 30 декабря 1905 года в Петербурге. До революции учился в немецкой школе, затем во 2-й Детскосельской единой трудовой школе, потом был электротехникум, откуда через два года он был отчислен. В 1926 году стал слушателем на кинокурсах в Государственном институте истории искусств.
Псевдоним Хармс придумал еще в школьные годы – в начале двадцатых (помимо этого использовал еще около 40 разных — Карл Иванович Шустерлинг, Даниил Чармс, Даниэлъ Хаармсъ, Дандан и др.). В 1925 году знакомится с Введенским. В 1928 году точно как и многие другие талантливые писатели и поэты того времени начинает сотрудничать с детскими журналами "ЁЖ" и "ЧИЖ".
В отличии от Введенского, к своим текстам относился бережно, собирал все обрывки, вел дневники, сохранял все свои тексты, даже если сам считал их плохими (так и писал – "ужасно"). Осталось множество совершенно чудесных детских стихов и рассказов – кажется, прочитал один раз, и вот они уже в твоей памяти и потом помнишь и любишь их всю жизнь.
Писал много и для взрослых. Но детская литература была пусть и не самым любимым, но основным видом деятельности, приносящим доход.
Всю свою жизнь Хармс и Введенский дружили, поддерживали отношения, писали друг другу веселые и шуточные письма.
"Дорогой Александр Иванович,
Я слышал, что ты копишь деньги и скопил уже тридцать пять тысяч. К чему? Зачем копить деньги? Почему не поделиться тем, что ты имеешь, с теми, которые не имеют даже совершенно лишней пары брюк? Ведь, что такое деньги? Я изучал этот вопрос. У меня есть фотографии самых ходовых денежных знаков: в рубль, в три, в четыре и даже в пять рублей достоинством. Я слыхал о денежных знаках, которые содержут в себе разом до 30-ти рублей! Но копить их, зачем? Ведь я не коллекционер. Я всегда презирал коллекционеров, которые собирают марки, пёрышки, пуговки, луковки и т.д. Это глупые, тупые и суеверные люди. Я знаю, например, что так называемые "нумизматы", это те, которые копят деньги, имеют суеверный обычай класть их, как бы ты думал куда? Не в стол, не в шкатулку а... на книжки! Как тебе это нравится? А ведь можно взять деньги, пойти с ними в магазин и обменять, ну скажем, на суп (это такая пища), или на соус кефаль (это тоже вроде хлеба). Нет, Александр Иванович, ты почти такой же нетупой человек, как и я, а копишь деньги и не меняешь их на разные другие вещи. Прости, дорогой Александр Иванович, но это не умно! Ты просто поглупел, живя в этой провинции. Ведь должно быть не с кем даже поговорить. Посылаю тебе свой портрет, чтобы ты мог хотя бы видеть перед собой умное, развитое, интеллигентное и прекрасное лицо".

Письмо Даниила Хармса Александру Введенскому (август 1940 год)
Источник: https://piony.livejournal.com/
Первый раз был арестован 10 декабря 1931 года вместе с Олейниковым и Бахтеревым. Обвинение: "участник группы антисоветских писателей и распространитель антисоветских произведений". В том числе под раздачу попали его детские произведения, например стихотворение "Миллион". Был приговорен к ссылке и выслан в Курск, где уже в то время находился Александр Введенский. 12 октября того же года вернулся в Ленинград.
Второй арест – 23 августа 1941 года. Обвинение: "распространял в своем окружении клеветнические и пораженческие настроения, пытаясь вызвать у населения панику и недовольство Советским Правительством". В конце 1941 года был направлен в психиатрическую больницу в "Крестах", на принудительное лечение, где и умер от истощения 2 февраля 1942 г.
Ему было 36 лет.
Реабилитирован 25 июля 1960 года.
Фото из следственного дела 1931 года. Фотография Хармса на балконе Дома книги
Лампа о словах подносящих укромную музыку

Слава Богу кончен бой лихорадки с молотком
удивили мы с тобой в старом, тощем, никаком
государстве наших
палок победителя жену
кто был тучен кто был жалок
все разбиты в пух и прах
кое-кто глядел уныло
кое-кто играл во лбы
кое-кто внимал уныло
звукам редьки и пальбы
кое-кто раздвинув руки
умирал всю ночь со скуки
кое-кто шептал молитву
кое-кто в подвал забился
кое-кто смотрел на битву
кое-кто богам молился
кое-кто в просторном фраке
шевелил усы во мраке
кое-кто с часами дрался
кое-кто фасадом крался
вынув нож из рукава
ну и ночка какова
мне в окно глядели вещи
этих ужасов похлеще
мне в окно глядел сюргуч
грозен, красен и могуч
мне в окно мигая глупо
заглянула тётя лупа
мне в окно длиной с вершок
показался артишок
я дрожал и я молился
на колени повалился
быстро двигая перстами
осенял себя крестами
вспоминал смешные книги
но бежали быстро миги
всё быстрее и всё дале
вещи тихо наседали
унося мое спасенье
наступило воскресенье
с незаметных потолков
пала ночи цепь оков
я поднялся понемногу
оглянулся. Слава Богу
кончен бой моих тревог
дети кушайте пирог.

16 апреля 1931

Что делать нам?


Когда дельфин с морским конём

игру затеяли вдвоём,

о скалы бил морской прибой

и скалы мыл морской водой.

Ревела страшная вода.

Светили звёзды. Шли года.

И вот настал ужасный час:

меня уж нет, и нету вас,

и моря нет, и скал, и гор,

и звёзд уж нет; один лишь хор

звучит из мёртвой пустоты.

И грозный Бог для простоты

вскочил и сдунул пыль веков,

и вот, без времени оков,

летит один себе сам друг.

И хлад кругом и мрак вокруг.


15 октября 1934


****
Ведите меня с завязанными глазами.
Развяжите мне глаза и я пойду сам.
Не держите меня за руки,
Я рукам волю дать хочу.
Расступитесь, глупые зрители.
Я ногами сейчас шпыняться буду.
Я пройду по одной половице и не пошатнусь,
По карнизу пробегу, не рухну,
Не перечьте мне. Пожалеете.
Ваши трусливые глаза неприятны богам.
Ваши рты раскрываются некстати.
Ваши носы не знают вибрирующих запахов.
Ешьте суп -- это ваше занятие.
Подметайте ваши комнаты -- это вам положено от века
Но снимите с меня бандажи и набрюшники.
Я солью питаюсь, а вы сахаром.
У меня свои сады и свои огороды.
У меня в огороде пасется своя коза.
У меня в сундуке лежит меховая шапка.
Не перечьте мне, я сам по себе, а вы для меня.
Только четверть дыма.

8 января 1937
Граффити на доме, в котором с 1925 по 1941 (до самого ареста) жил Даниил Иванович Хармс.
27 октября 2021 года Дзержинский районный суд Петербурга потребовал закрасить граффити с изображением Даниила Хармса на доме 11а по улице Маяковского, в котором писатель прожил 16 лет.
фото: Алена Бобрович/Metro
Елена Борисова:

"Мой дедушка, Борисов Петр Макарович
Родился в 1896 году в крестьянской семье, в селе Теплое Лебедянского района Воронежской области. Был крестьянином-единоличником.
Никаких его фотографий у семьи не было, не осталось — были спрятаны/уничтожены. Когда подавали на реабилитацию, то получили вот такие документы. Первый раз был арестован 18 ноября 1929 года "за контрреволюционную агитацию" и отправлен в лагерь на три года. Но сбежал и устроился работать на Бабаевский пивной завод бондарем. Там, 28 февраля 1938 года был арестован во второй раз и приговорен к расстрелу. Обвинение: "был враждебно настроен к существующему строю и вел контрреволюционную агитацию". Ему было 42 года. В тот же день, 27 июня 1938 года, одновременно с ним было расстреляно, если правильно помню, еще 64 человека. Сейчас невозможно зайти на сайт Бутовского полигона "по техническим причинам" и проверить цифру не могу. Реабилитирован в августе 1989 года.

Бабушку с двумя детьми – моим будущим папой и моим будущим крестным (тогда младенцем), отправили в ссылку в Сибирь . Этап был медленным. Останавливались, рыли землянки, жили в них, потом шли дальше. Бабушка Мария Прокофьевна сушила на себе тряпки, в которые был завернут младенец Николай. Папе Ивану было девять лет. Рассказал он мне об этом только в 90-е, когда почти перестал бояться, подумал, что все это страшное позади и можно сказать. Крошки хлеба он собирал до конца жизни.

Впервые своего дедушку, его фотографию, я увидела на сайте "Мемориала" несколько лет назад. Сначала там были только слова: дело номер такое-то, Борисов П.М, расстрелян, а потом появилась и фотография. И это стало потрясением: увидеть деда, увидеть сходство во внуках и правнуках, и посмотреть ему в глаза. Царство Небесное всем им, убитым и замученным безбожной властью".
Ответ на запрос. Свидетельство о смерти. Фотография Борисова Петра Макаровича
Надежда Беленькая:

"Это моя бабушка, мама отца. Я почти ничего не знаю — в нашей семье это было табу, как разговоры о Боге.

Данута Сигизмундовна Довнер Покшева
Родилась в 1904 году в деревне Черня-Весь Гродненской губ. (тогда Польша). Получила высшее образование, жила и работала в Москве.
Арестована 31 августа 1937 года. Обвинение: "нелегальный переход через границу, связи с поляками и немцами, хранение контрреволюционной литературы".
11 декабря 1937 года была расстреляна. Похоронена на Бутовском Полигоне. Ей было 33 года. Реабилитирована 28 июля 1956 года.
Больше ничего не известно.

И двоюродный дедушка (родной брат маминого отца),
Беленький Яков Иммануилович
Работал библиотекарем. Пропал в 1937 году. "Однажды не вернулся с работы".
Другой информации нет.

Могила Дануты Сигизмундовны с землёй с Бутовского Полигона
фото из личного архива
Мемориал на Бутовском Полигоне
Ольга Манухина:

"Наверное, как и во многих других домах, у нас не принято было говорить о репрессиях. Нет, вроде ничего не замалчивалось, все знали, что и дед и бабушка были в ссылке, и что там же родилась мама. Но все же, эта тема не поднималась, подробностей мы особенно не знали. Бабушка не любила об этом говорить, а мы не настаивали. Наверное зря. Теперь уже не раскопаешь, что, да как было на самом деле. Остаются в памяти только редкие "легенды" о ее жизни, сложенные из обрывков нечастых воспоминаний.
С дедом чуть проще, из архива ФСБ известно когда и "за что" арестован. Но "холодные" факты вряд ли могут рассказать настоящую историю человека.

Безелянский Николай (Копель) Ефимович, 1906 года рождения. Родился в Витебске в еврейской семье. Рано ушел на флот, говорят, прибавив себе пару лет. Вступил в партию и потом несколько лет работал в органах.
Постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 29 ноября 1939 года в соответствии со ст.ст, 58-7 и 58-11 УК РСФСР "за участие в антисоветской группе" Безелянский Н.Е. заключен в исправительно-трудовой лагерь сроком на 8 лет. На момент ареста у него была семья, но он развелся, чтобы не навредить жене и сыну.
Постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 12 ноября 1945 года срок наказания был снижен до фактически отбытого, и Безелянский Н.Е. из-под стражи освобожден.
После отбытия срока наказания проживал в г. Тамбове, но был повторно арестован 14 мая 1949 года, находясь в командировке в Москве.
Постановлением Особого совещания при МТБ СССР от 6 июля 1949 года "за принадлежность к антисоветской националистической группе" Безелянский Н.Е. сослан на поселение в Красноярский край. Именно там он и встретил бабушку.

Усатенко (в замужестве Безелянская) Ирина Ильинична, 1927 года рождения. Родилась в г. Зиновьевск (Украина). Во время войны она долго бегала от немцев, даже дала себя собаке покусать, чтобы не быть отправленной в услужение в Германию. Но, после того, как туда отправили ее сводную сестру, поехала за ней следом.
А после войны также вместе они должны были вернуться домой. Вот только этого не произошло. Их ждал военный трибунал и ссылка. Бабушке моей повезло, она встретила деда, и он любил и заботился о ней. Они поженились и в 1952 году родилась моя мама.
А в 1954 году постановлением Центральной комиссии по пересмотру дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, содержащихся в лагерях, колониях и тюрьмах МВД СССР и находящихся в ссылке на поселении, они были освобождены от ссылки на поселение и их дела были закрыты. По возвращению в Москву они смогли устроить свою жизнь, но страх ссылки у бабушки остался навсегда".
Безелянский Николай (Копель) Ефимович и Усатенко Ирина Ильинична. Фотографии разных лет
Наталья Пустынникова:

В Открытом списке я нашла своего родственника, мужа бабушкиной старшей сестры. Филлипов Степан Семенович. Родился в 1893 году в деревне Княгинино Ковровского района. Арестован 8 февраля 1932 года. Приговор: 8 лет лишения свободы.
У меня о нем смутная легенда. Из двух частей. С прямыми родственниками связь ослабла со смертью бабушки и, по-хорошему, надо бы разбираться заново.

Первая часть легенды.
1918 год. Умирает бабушкин отец. Причину смерти не знаю, но большую часть жизни, думала, что от испанки. Через полгода – бабушкина мама. Бабушка говорила, что она просто легла и не вставала. В семье семь (кажется не ошибаюсь) человек детей. Старшей сестре около двадцати. Младшей – меньше года.
Вот четверо младших и пошли в детдом. Откуда троих тетя Клава (самая старшая) и забрала, выйдя замуж за дядю Степана. На это ушло год-два. Бабушка не вспоминала это время. Совсем. Младшую усыновили раньше и она только много позже узнала от соседей, что у нее столько родственников и долго не хотела этому верить.

Часть вторая.
Над дядей Степаном посмеиваются, что взял жену с "приданым". Трое приемных, трое своих...
Но вроде налаживается жизнь. Бабушка поступила в ФЗО и закончила, пошла работать. Сестры учатся... вот тут его и забрали. Я не помню, что бабушка говорила, был донос или нет.
А потом говорила, что году в 37 кто-то ночью стучал в дверь, и то назывался его именем, то говорил, что он просил что-то передать, но она была одна дома, было страшно и – не пустила. И не видела его больше никогда и не знала, что с ним.
Все.
Бабушка рассказывала это шепотом. Сейчас прошло уже больше 40 лет со дня ее смерти. Больше никакой информации о его судьбе нет. Не сохранилось ни документов, ни фотографий.
Памятник жертвам политических репрессий в г. Коврове.
Любовь Сумм:

Родной брат моей бабушки, дядя отца, Сумм Илья Рафаилович
Родился в 1900 году в семье зубного врача в г. Елец Орловской области.
Получил высшее образование. Был Главным инженером Воронежского энергокомбината – ВОГРЭС. 29 января 1938 года был арестован. Обвинялся в участии в антисоветской право-троцкистской террористической и диверсионно-вредительской организации. Расстрелян в г. Воронеже 22 апреля 1938 г. Ему было 39 лет. Реабилитирован 2 апреля 1956 г.
Остались две дочери, грудная Броня и четырнадцатилетняя Мариша. Мариша, с ее ярким характером, злым языком, независимая, резкая, обожавшая отца. Не смогла получить образование, как дочь осужденного, уже после реабилитации отца два года заочно училась в инязе. Так же заочно знала Германию, каждый город, памятник. В 1992 году наконец получила доступ к его личному делу, с тюремной фотографией. "Мой папа, молодой, красивый, что они с ним сделали". Довольно скоро умерла, семидесяти примерно лет. Сердце было уже больное.
Любовь Моисеевна Сумм – мама Ильи.
Страница из блокнота, где Рафаил Маркович Сумм сделал запись о рождении сына Ильи.
Чуть больше года назад мне посчастливилось познакомится с Ольгой Павловной Коган. Мы подружились и как-то сразу стали по многу и обо всем разговаривать. Часто говорили о том, как страшно было жить в сталинское время, да и потом – немногим лучше, потому что страх в людях остался надолго, у многих – навсегда. Говорили о том бессилии, которое чувствовали люди. Когда ты знаешь, понимаешь, но ничего не можешь сделать. Или почти ничего. Как были сломаны судьбы миллионов людей по всему Союзу.
Одна история, рассказанная Ольгой Павловной, меня совершенно потрясла.
— Был такой у папы (отчим О.П. - Исаак Крамов) знакомый — Гриша Берёзкин. Честно сказать, я не помню, был ли он писатель или кто-то еще. Знаю, что он сидел, потом началась война и то ли его выпустили, то ли он потерялся как-то. Прошел всю войну и считал, что уже все забыто, что война все смоет, а когда опять появился в городе и встретил следователя, тот ему сказал: “— Так, на чем мы с вами остановились?” И его опять арестовали уже после войны. Потом он приходил к нам домой, я это хорошо помню, они с папой всю ночь просидели, он записывал за ним, и Березкин ему сказал: “Не дай пропасть моей жизни.”
Вот эта фраза — "Не дай пропасть моей жизни" — она почему-то впечаталась мне в память навсегда.

Мне повезло очень – я могу сейчас прочитать дневники Исаака Крамова, я занимаюсь его архивом. И надеюсь когда-нибудь найти в этих дневниках те самые записи и к ним вернуться (конечно, с разрешением Ольги Павловны).
Но и сейчас уже я могу немного рассказать о Григории Берёзкине.
Григорий Берёзкин, Хана Берёзкина, Мотя Берёзкин.
Григорий (Гирш) Соломонович Берёзкин. Критик, журналист.
Родился 3 июля 1918 года в Могилеве в многодетной семье. Учился в еврейской школе, после поступил на Рабфак, на литературный факультет. Печататься начал 1935 году. Писал преимущественно на идише и белорусском. С 1938 по 1941 был заведующим отдела критики в газете "Литература и искусство". С 1939 года член Союза писателей.
Первый раз был арестован в апреле 1941 года вместе с Эли Каганом и Заликом Аксельродом. Когда началась война, арестованных по политическим статьям повели на расстрел. Аксельрода расстреляли, Берёзкину удалось сбежать. В надежде повидать сестру и мать, вернулся в Могилев, но там их уже не было. Пришел в военкомат, попросился на фронт, сказал, что потерял документы. Воевал в штрафбате. Участвовал в боях под Сталинградом, Киевом, в Карпатах, на Сандомирском плацдарме, при освобождении Праги. Поскольку хорошо знал немецкий язык, был корреспондентом газеты военного управления "Советское слово" в Берлине.
В 1949 году он приехал в Беларусь ненадолго, повидаться с родными и близкими. Когда ехал обратно, его арестовали во второй раз. "Пора досиживать" – так сказали ему. Отбывал наказание в лагерях Казахтана и Сибири. Был освобожден в ноябре 1955 года. Реабилитирован в июне 1956.
После освобождения работал в журнале "Неман", но в 1967 году ушел оттуда. Затем снова работа в газете "Литература и искусство", писал о белорусских литераторах для журнала "Новый мир".
Работалось ему трудно.

Из письма И. Крамову от 24.06.1969 г.:
"Со мной ничего трагического не случилось. Просто под видом “удовлетворения просьбы” была проведена репрессийка: низведен в лит. работники газеты. Один из руководителей Союза выражался в том смысле, что после рецензии на Смирнова мне нельзя доверять даже руководство отделом в редакции. Я бы давно ушел на вольные хлеба, но всё это непросто – нужен какой-либо минимум, даже в размере ста руб. Но уйти придется".

Много болел, часто лежал в больницах – здоровье было подорвано. Из воспоминаний племянника Абрама Берёзкина: "И после всего пережитого дядя Гриша почему-то считал, что всё может перемениться к лучшему. Но потом полностью отчаялся. Понял, что всё бесполезно. Его очень уважали. Василь Быков на его 60-летие такой тост произнёс! Игорь Шкляревский на 60-летие написал: "Всем хорошим в своей жизни я обязан отцу, Днепру и Берёзкину".
В конце 70-х перенес тяжелейший инсульт. Из переписки Алеся Адамовича с Василем Быковым от 12 декабря 1979 г.:
"...Ты, вероятно, знаешь, как тяжело и безнадежно болен Гриша Берёзкин. Вот уже полгода он по существу живет с отключенным мозгом. Я никак не могу с этим смириться. Он несколько раз снился мне, веселый, разговорчивый. Я все повторяю ему: "Гриша, вы выздоровели, выздоровели!.." И — просыпаюсь. Дальневосточники достали редчайшее японское лекарство — гомолон. Но и оно, увы, не помогло. Говорят, что еще может помочь время. Хочу надеяться на это.
Но помощь нужна не только Грише. Осталась Юля (жена Г.Б. – Канэ Юлия Михайловна, белорусский литературный критик, переводчик), остались ребята. Все согласны, что Юлю нужно устроить на работу, об этом даже говорили на секретариате. Но, как говорится, воз и ныне там. Киреенко, к примеру, просто категорически отказался взять ее (хотя профессиональные качества Юли вне сомнения), другие отнекиваются и отмахиваются. Один Толя Кудравец, к чести его, оставил ей какую-то надежду. Сейчас он вернулся из Америки, приступил к работе и, наверно, нужно как-то укрепить его в этой мысли. Для Юли — это просто последняя и единственная возможность. Я думаю, Вася, что и твое слово могло бы сыграть тут немалую роль".
1 декабря 1981 года Григорий Берёзкин умер в Минске.
Григорий Берёзкин. Могила писателя Григория Берёзкина на Восточном кладбище Минска
Юрий Осипович Домбровский
Родился 12 мая 1909 года в Москве. Учился в Кривоарбатском переулке в Москве, в бывшей гимназии Хостовой (кстати, в это же время в ней учился Анатолий Рыбаков). По рассказал его племянницы, Далилы Портновой, учился неохотно, был свободолюбив – школьные правила и порядки его раздражали. Однако семилетку закончил, затем поступил на "брюсовские" курсы, а позже, в 1930 году, поступил на Центральные курсы издательских корректоров ОГИЗ РСФСР, которые закончил в октябре 1931 года. Человеком был бесшабашным, веселым, любил шутки и розыгрыши.
Первый раз был арестован в 1933 году, якобы за то, что сорвал с дома красный флаг. Выслан в Казахстан на три года. Работал там археологом, искусствоведом, журналистом. Печатался в местных изданиях – "Казахстанской правде" и "Литературном Казахстане". Затем повторный арест в 1936 году, освобожден через два месяца. Об этом времени написал книгу — "Хранитель древностей".
Третий арест – в 1939 году. Осужден 30 марта 1940 года "За антисоветскую агитацию", и приговорен к восьми годам исправительно-трудовых лагерей. Срок отбывал в Севвостлаге. Вину Домбровский не признал. В этом колымском лагере он чуть не погиб. Из письма Домбровского Варпаховскому: "Там в бухте Находка то на земле, то на нарах, то на больничной койке я провалялся год. Умирал, умирал и не умер". По инвалидности был досрочно освобожден в 1943 году, вернулся в Алма-Ату. Работал в театре, переводил казахскую прозу, подготовил цикл лекций по Шекспиру. Написал роман "Обезьяна приходит за своим черепом".
В 1949 году по доносу был арестован в четвертый раз. Все за те же "антисоветские измышления и охаивание партии и правительства (а также советской литературы)". Место заключения — Север и Тайшетский озерлаг, где он пробыл страшные долгие шесть лет.
В 1955 году вернулся. Больной, без зубов. Но все равно такой же бесшабашный. Обожал кошек, своих племянников. Из воспоминаний племянницы: "Он из тех, кто чешет за левым ухом правой рукой через голову, а за правым — левой и тоже через голову. Он из тех, кто в авоське носит бумаги и книжки, а в портфеле — бутылки и картошку. Он из тех, кто из пивной тащит новых знакомых к себе домой. Он из тех, кто любит кошек с помойки, особенно драных и тощих, приносит домой и обожает их. Продолжать можно бесконечно".
После возвращения пишет роман "Факультет ненужных вещей". Роман в СССР не печатали, в 1978 году он был опубликован на русском языке во Франции.
Умер Юрий Осипович Домбровский 29 мая 1978 года. Обстоятельства его смерти до сих пор до конца неизвестны. После завершения работы над романом – анонимные ночные звонки, какие-то странные люди в окружении, избиение в автобусе неизвестными. Наконец избиение в фойе ресторана ЦДЛ и вскоре после этого – смерть. Как напишет Теодор Вульфович: "Даже если это были не они — все равно это они! Потому что это они создали атмосферу".

Выписка из протокола Особого совещания НКВД СССР. 31 марта 1940 года

Источник: https://diletant.media/articles/45291133/
Чекист

Я был знаком с берлинским палачом,
Владевшим топором и гильотиной.
Он был высокий, добродушный, длинный,
Любил детей, но выглядел сычом.

Я знал врача, он был архиерей;
Я боксом занимался с езуитом,
Жил с моряком, не видевшим морей,
А с физиком едва не стал спиритом.




Была в меня когда-то влюблена
Красавица - лишь на обертке мыла
Живут такие девушки, - она
Любовника в кровати задушила.

Но как-то в дни молчанья моего
Над озером угрюмым и скалистым
Я повстречал чекиста. Про него
Мне нечего сказать - он был чекистом.

1949

Юрий Осипович Домбровский. Фотография из следственного дела.
Домбровский и неизвестный, архивы РГАЛИ
(Из дневников Исаака Наумовича Крамова)

Вечером в ЦДЛ.

Собрание прозаиков и критиков в ЦДЛ. Доклад Александра Дементьева “Ленин – революция – гуманизм”. На лицах сонное равнодушие. Плохо освещенный душный зал не то дремлет, не то слушает. Нет, все-таки слушает. Тишина взрывается вдруг нервным вскриком:
— Да надо же уважать собрание! Соблюдайте регламент!
Председатель, пухлощекий, с редеющими волосами, с ранним брюшком, только начинающий тут свою карьеру, хватает поспешно микрофон.
— Прошу не кричать. Надо уважать старого коммуниста и писателя, нашего товарища. Сколько вам еще нужно? – спрашивает он у докладчика.
Дементьев, коротко переждав, пока улягутся страсти, и пошевелив листки:
— Минут восемь…Думаю, хватит.
Голоса с мест:
— Пусть говорит.
— Продлить время.
— Содержательный доклад.

Дементьев на пенсии, но все же иногда напоминает о себе, выступает на собраниях. Седые волосы венчиком стоят над оплывшим стариковским лицом. Волжским окающим говорком он вяжет и вяжет, взглядывая сквозь очки в замерший и безмолвный зал.
— Насилие необходимо, — говорит он значительно, и близко подносит листки к глазам. – Революция должна защищаться от своих врагов. Но никто не имеет права сказать, что у пролетариата нет своей морали… Она подавляет, если нужно, меньшинство во имя блага и процветания большинства. Те, кто говорят, что у революции нет ничего, кроме насилия, — подло клевещут на нее… Небезызвестный Солженицын… Клара Цеткин вспоминает, как переживал Ленин, когда приходилось опускать карающий меч революции на головы ее врагов. Но…
Дементьев строго озирает ряды, как бы приглашая встряхнуться и прислушаться к тому, что он собирается сейчас сказать. Дребезжащим от волнения голосом он старается запечатлеть в душах свои слова.
— но те, кто нарушает законность, действует во вред революции. Ибо закон ограждает ее завоевания, и никто не имеет права его переступить. Горький плакал, вспоминая, как тяжело давались Ленину решения о применении насилия… Насилие есть, во-первых, временная необходимость, а, во-вторых, оно должно быть твердо ограничено пунктами и параграфами закона. Иначе будет произвол и нарушение революционной законности.
Вялые аплодисменты. Докладчик складывает листки в папку, покидает трибуну и устало опускается на стул.





Его место занимает Тамара Мотылева. Прямая, сухая, с короткой стрижкой, по моде времен ее молодости, вскинув голову, она твердым лекторским голосом берет разгон.
— Мы прослушали только что содержательный, глубоко продуманный доклад одного из наших уважаемых и старейших… Да, опыт последних десятилетий обогатил нас новыми доказательствами действенности пролетарского гуманизма. Насилие и законность, — это диалектическое единство, не может без ущерба для самого понятия пролетарского гуманизма, быть разъято…
Тихо поднявшись, выхожу.
И натыкаюсь на Домбровского. Он сидит на стуле, низко свесив крупную, кудлатую, заметно поседевшую в последние годы голову. Сажусь рядом. Он поднимает на меня маленькие, поблекшие глаза, утонувшие в большом, мясистом, изрубленном старостью и морщинами лице.
Иногда мы встречаемся с ним – прежде случалось в редакции “Нового мира”, теперь в ЦДЛ, книжной лавке, или на улице. Если он трезв, он немногословен, сдержан, внимателен.
— Здравствуй, давай поговорим.
Что-то вроде этого всегда чудится мне в захвате его крепкой, не сразу отпускающей руки.
Если пьян — смотрит недоверчиво, словно изучает. Изучив, предлагает задиристо: — Слушай, выпьем.
Лет семнадцать, а может и больше, он просидел в тюрьмах и лагерях, отбыл в ссылке. Вернулся, написал роман “Хранитель древностей” – одну из лучших книг о сталинском времени. Знают роман сейчас немногие – о нем промолчала критика, его не переиздают. Теперь он пишет продолжение, вторую часть.
Подняв голову от колен и поизучав меня, Домбровский произносит удовлетворенно:
— Так. Посиди.
С тоскою он смотрит на торопливо текущую мимо нас толпу.
— Что за люди, а? Сколько сижу, ни один фуй не подошел. Слушай, ты знаешь, что я написал? Знаешь? Сказать? Нет, не скажу. А тебе какое дело? Что хотел, то и написал. Девки, девки-то, посмотри, бегут. Пойдем, выпьем, а? По сто грамм. Деньги есть.
Порывшись в кармане, он достает смятые пятирублевки и разжимает кулак.
— Деньги не проблема, и у меня есть, - говорю я. – но может не стоит больше, и так уже хорошо.
— Мне хорошо, а тебе нет. Ну, пойдем, ты выпьешь, а я посмотрю.
ЦДЛ шелестит, трется, перепархивает перед глазами. Девушки в брюках и парни с женственными прическами и кавалерскими усами уверенно ныряют в задымленное пространство дома. Сквозь вечерний шум тихо струится едва слышный запах трупного тления.

6 декабря 1976 г. Москва.
Юрий Осипович Домбровский
Мне хочется рассказать здесь и эту историю:
Примерно лет восемь назад мы нашли у моей мамы в шкафу коробку со старыми пленками. На них почерком моего деда было написано: "Томск 1955 г."; "Коломенское 1954 г."; "Старая квартира 1953 г.". И все они были подписаны: н/п — то есть не печаталось. Я сгоряча сказала: — Может быть выбросим их (довольно позорная история в биографии человека, который теперь занимается архивами). Но к великому моему счастью Руслан, мой муж, сказал: — Ты с ума сошла! Это же настоящее богатство!
Так и спасена была эта коробка, но простояла она теперь уже в нашем шкафу еще четыре года, пока наконец мы не раздобыли простенький пленочный сканер и не засели за сканирование. И тут я поняла, насколько Руслан оказался прав — снимки имели не только семейную, но и историческую ценность.
Особенно мне понравилась одна, та самая, с надписью "Старая квартира 1953 г." Там были портреты моих прабабушки и прадеда, фотографии прабабушкиных сестер, фотография бабы Шуры (ее карточку я видела прежде и уже знала ее в лицо), с которой были дружны – все они жили в коммунальной квартире на Новинском бульваре.
А еще на пленке было несколько портретов пожилого мужчины. Я спросила маму: — А кто это? Мама сказала: — Я точно не помню, как его зовут, помню только фамилию — Беленький. Он был когда-то секретарем у Льва Толстого.
Конечно же я никак не могла пройти мимо этой информации — шутка ли, столько раз слышала про эту их коммуналку на Новинском, и ни разу про Беленького, секретаря Толстого!
Информации о нем в интернете не так много. Был он не секретарем, а в начале переписчиком, а затем — "ремингтонистом" — перепечатывал на машинке тексты Льва Николаевича. Был человеком тихим, довольно закрытым, очень порядочным. Звали его Самуил Моисеевич Белинький (в некоторых источниках – Беленький).
Вот что удалось найти: Последователь и переписчик Л.Н. Толстого. Родился в 1877 году г. в Витебске, в семье счетовода; окончил уездное училище. В 1908 г. в Петербурге познакомился с В. Г. Чертковым, который пригласил его к себе в Телятинки Тульской губ. на должность секретаря. В 1909 г. Белинький стал переписчиком Толстого и переехал от Чертковых в Ясную Поляну. В 1914 г. был приговорен к году тюремного заключения за распространение запрещенных сочинений Толстого и отказ от несения воинской повинности, а в 1916 г. – за отказ от участия в Первой мировой войне – к двум годам в воронежском дисциплинарном батальоне. После 1917 г. Белинький служил бухгалтером; перепечатывал рукописи для ПСС Л.Н. Толстого. Белинький – автор воспоминаний и статей о Толстом, а также большого количества фотографий Толстого и лиц из его окружения, сделанных им в Ясной Поляне при жизни писателя. С 1925 г. женат на Марии Васильевне Куличенко. (Источник: http://www.tolstoy-manuscript.ru)
(Из книги М.А. Поповского): "Четверть века спустя, в 1935-м, Самуила Моисеевича выслали с женой из Москвы в Казахстан, а затем 60-летнего старика приговорили к трем годам лагерей и отправили на север в Котлас. Чтобы заставить старого человека работать на тяжелых работах, огепеушники "омолодили" его на десять лет, то есть попросту записали в документах, что он родился не в 1877-м, а в 1887-м году. Толстовца Беленького еще несколько раз потом арестовывали и осуждали. Незадолго до смерти Беленький начал записывать эпизоды лагерной жизни. Воспоминания его дышат теплом к людям-мученикам".
И действительно, на сайте "Мемориала" два раза упомянут Беленький Самуил Моисеевич, только вот годы рождения отличаются на 10 лет. К сожалению, мне нигде не удалось найти воспоминания Самуила Моисеевича — вероятно, они так и не были опубликованы.
В 1937 году осужден на 10 лет.
Выходит так, что после всех тюрем, ссылок, лагерей он поселился в небольшой, на три семьи коммунальной квартире и тихо прожил там до самой своей смерти в 1966 году.
Белинький (Беленький) Самуил Моисеевич.
В центре и справа — фото из личного архива.
Я долго думала, писать ли мне на этой странице про моего прадеда. И решила все-таки рассказать и о нем, хотя в конце
30-х он не был арестован. Арестовали прадеда после войны.

Орлов Константин Алексеевич.
Родился в городе Балашов Саратовской губернии в купеческой семье. О его жизни мне известно до обидного мало – в конце 20-х перебрался в Москву, был чернорабочим, по маминым рассказам – рабочим сцены в театре Мейерхольда, там и познакомился с моей прабабушкой, которая в те годы служила в Московском театре "Женское творчество". В 1931 году они с прабабушкой поженились, в 1932 году он поступил в Полиграфический институт, в том же году родился Алик, мой дед. После окончания института устроился в издательство "Правда", в котором и проработал всю жизнь, с перерывом на войну, плен и лагеря.
В сентябре 1941 года был призван на фронт, а в ноябре пропал без вести. Бабушка посылала запросы, на них приходили ответы – пропал. Что было в точности – я не знаю и спросить мне об этом уже некого. Мама говорит, что после немецкого плена сидел в советском лагере и в Москву смог вернуться в 1952 году – еще до смерти Сталина, по чистой случайности – спасла профессия, был каким-то редким специалистом в полиграфическом деле, вот и вернулся. Повезло.
Бабушка не знала, жив ли он и что с ним одиннадцать лет. Одиннадцать лет жизни. Но он возвратился и до самой смерти прабабушки в 1986 году они были вместе.
Последняя карточка – она для меня очень важная. В той коробке с пленками нашлась и одна, с надписью "Новинский, 1952", на которой были несколько кадров какой-то необыкновенно уютной семейной, почти утерянной жизни. Эта – одна из них, хотя тут и очень смешная прабабушка.
Просто чаепитие мужа и жены. Мужа, который не был дома одиннадцать лет, и жены, которая почти столько же не знала, жив ли ее муж. И это – миг простого человеческого счастья, обычного утреннего или вечернего чаепития.
А сколько не вернулось.
Прадед Костя и мой прапрадед Михаил, 1937 год. Моя прабабушка Нина и дед Алик, пионерский лагерь издательства "Правда", июль 1945 года. Прадедушка и прабабушка в квартире на Новинском, 1952 год.
Не для коммерческого использования.
Дизайн и верстка, подготовка материалов:
Ирина Шанаурина shanaurina@gmail.com