20.VIII. 61 г.
Виктор дал мне прочитать письмо Суслову. Документ эпохи. Кто-то из туристов, ездивших с Некрасовым в США донес, что там он “отлучался” в неположенное время, виделся с какими-то людьми и т.п. Некрасов пишет, что в результате доноса ему не дали возможность поехать в Италию и принять участие в написании сценария с Сантисом для совместного итало-советского фильма. В письме он говорит о том, что действительно виделся в Нью-Йорке с некой Шмаль, репатрианткой, женщиной, жившей до войны в Киеве, где ее знал Некрасов. Там и поныне живут ее муж и сын, которые хлопочут об ее возвращении на родину. Н. связал ее с родными. Вот и вся “вина”. И в этом нужно оправдываться. Виктор сказал, что испытывает тягостное чувство стыда.

12.X. 61 г.
Вот развязка истории с О. Шмаль и поездкой в Америку. Некрасов вызван к Поликарпову, которому передано его письмо, адресованное М. Суслову. Часовой разговор – расследование. Поликарпов упрекал в том, что Некрасов пьет – пришел на партсобрание в Киеве в пьяном виде, пил в Америке. “Вы писатель с мировым именем. Скажете в пьяном виде что-нибудь неточное – вред может быть.” Некрасов отвергал, говорил о том, что гораздо больший вред приносит практика наших туристских поездок, когда людей запирают в номере гостиницы, пускают воду из крана, чтобы не было слышно, о чем говорят, и строго наказывают, куда и с кем идти (обязательно группой) и т.д.
Говорил о том, что в Киеве уже 12 лет его не издают. И т.п.
Под конец: Н. – Я хотел бы знать, с чем я должен уйти.
П.: – Бросьте пить водку, будете ездить заграницу.
Н. встал, раскланялся, вышел.
Самое острое в разговоре: П. сказал с нервом, зло:
– Почему вы высказали сочувствие Гроссману по поводу истории с его последним романом?
Это был разговор следователя с обвиняемым – грубый, резкий, мерзкий.

8.XI – 61 г. Переделкино.

Вчера разговор с Е. Я. Драбкиной (автор “Черных сухарей”) и ее мужем А. И. Бабинец – тоже старый большевик, пишущий сейчас воспоминания.
Оба отсидели по 18 лет.
Е. Я. – маленькая, седая, полная, с детски-простодушными и непосредственными словами. Глухая. Говорить с ней трудно. Бабинец – (воевал в 1-й конной) очень просто и с веселой улыбкой рассказывал о 37-м.
Его долго допрашивали, вели следствие (на Донбассе – где он был редактором газеты) и, “мяли косточки”.
А следствие вел Меер Абрамович Рабинович. Вызывал ночами – сидел, дремал, звонил куда-то по телефону – у него должно было быть определенное количество допросов – лучше всего ночных. В здании висела доска с показателями – кто из следователей сколько провел допросов – было соревнование. Часто – иногда каждый месяц следователь получал “за успехи” орден. Меер Рабинович получил орден Ленина.
Так вот, А. И. не хотел подписывать составленную следователем заключение – единственный из группы в 13 чел. взятой по одному делу. Товарищи уговаривали его – подпиши. Его друг, зав. агитпропом райкома партии, сидевший вместе с ним – говорил чуть не со слезами на глазах: – Шура, подпиши, это нужно партии, пойми. Раз это делают, значит нужно. Чтобы уничтожить верхушку троцкистов – бухаринцев, – надо показать, что у них были сторонники в партии. Понимаешь? Подпиши. И он сам, конечно, подписал, и выслушав приговор военной коллегии – расстрел, крикнул: - Да здравствует Сталин!
А. И.
отказывался подписывать. Иногда, когда его домучивали и избивали, он говорил: – Ладно, подпишу, что хочешь. Завтра. Его отпускали до завтра. А завтра он снова отказывался. Или иногда говорил – подпишу, что хочешь, но только не то, что был врагом партии. Следователь на это отвечал – а мне другое не нужно.
И вот, когда дело было закончено и на след. день можно было сдать все в воен. коллегию, Меер Рабинович встал, довольно потирая руки: – Ну, все, конец, с плеч долой. И тогда А. И. сказал: – Меер Абрамович, теперь я хочу спросить тебя. Вот ты коммунист и я коммунист. Скажи честно – кому все это нужно?
Меер Абрамович замолчал, сгорбился, и несколько минут, отвернувшись, смотрел в окно. Потом, переломив себя, сказал:
– Значит нужно. Для международных наших дел. Я знаю, конечно, что вы ни в чем не виноваты, но для партии нужно, понимаешь?
– Если знаешь, что не виноваты, как же ты можешь так? Ты же коммунист…
– А что я могу сделать? Если я откажусь, меня же расстреляют, и с тебя все равно голову снимут. Нет, сделать ничего не могу.
Как-то во время ночных допросов А. И. заметил, что Меер
все время пишет какую-то бумагу и потеет над ней. Как-то Меер спросил у него: – Слушай, как правильно сказать – мой родитель или моя родитель?

А. И. говорит (уже догадываясь, в чем дело): - Ты скажи весь контекст фразы, тогда я смогу тебе ответить.
– “Мой родитель имел небольшое кожевенное дело…”(где-то в Белоруссии).
А. И. понял, что Меер уже пишет куда-то объяснение и что к нему тоже подбирают ключи.
Однажды ночью в комнату следоват. зашел какой-то молодой, в новой форме и ремнях, властно-начальственный – туз из Москвы. Меер вскочил, доложил: веду допрос такого и т.д.
Туз посмотрел на него нехорошо.
– А как ваше объяснение? Готово?
– Будет к утру готово.
– Давайте, не задерживайте. И вышел. Меер
брякнулся на стул, обхватил голову руками, застонал.
Через несколько недель после этого (А. И. уже был осужден и узнал об этом в лагере) Меер
был арестован вместе с группой других следователей, которые провели “дела” всей партийной верхушки Донбасса (уничтожено там было тысячи 1,5 парт. руководителей). Вся эта группа была расстреляна – концы в воду.
Был такой порядок – когда следователю нужно было выйти в уборную, он запихивал своего подследственного в какую-нибудь соседнюю комнату, где тоже сидел следователь – конечно, если там не вели допрос. Однажды Меер, запихнув А. И. в соседнюю комнату, побежал в уборную. А. И. оказался в комнате следователя Яковенко. Он знал о нем от своего товарища по камере Тольки
Зыкова, кот. Яковенко допрашивал. Он тянул все с Зыковым и говорил ему: – Давай не будем торопиться, может быть что-нибудь изменится, – он хотел спасти Зыкова и вел его дело чуть не год. Зыков все приставал к нему – съезди в Артемовск, там живет дивчина, кот. я люблю, мы с ней жили вместе два года, она все обо мне знает. Поговори с ней, допроси ее. Яковенко все отмахивался, потом все же съездил. Привез протокол допроса дивчины, показывает Зыкову: “Я глубоко раскаиваюсь, что не смогла вовремя разоблачить врага народа Анатолия Зыкова…” Зыков
разрыдался.
Так вот Яковенко подошел к А. И., когда тот оказался в его комнате. Спросил:
– Тяжело? Держись, не подписывай. Держись до последнего.
Он потом застрелился у себя в кабинете (был секрет. парторганиз. местного ГПУ).
А. И. везли на коллегию вместе с группой в 30 чел. Он был уверен, что будет приговорен к расстрелу. В этой группе было 2-3 человека не подписавших обв. заключ. – они остались живы. Остальные были расстреляны (остались подписанные признания, значит полный порядок и можно концы в воду).
А. И. решил, что получив приговор к расстрелу крикнет: – Да здравствует Сталин! Но он крикнул: – А все-таки я не виноват.
Коллегия, вызывала по одному и судила скоро. Перед председ. коллегии лежала бумажка, где следователями уже были проставлены приговоры – оставалось только “поговорить” для формы и огласить.