Памяти моих прабабушки Нины и прадедушки Кости
И тем не менее мне уже давно хочется рассказать про них –
Черданцеву Нину Михайловну и Орлова Константина Алексеевича.
Мои прабабушка и прадедушка, про которых я думаю очень часто.
Вот что мне известно о семье прабабушки. Она родилась в Ростове-на-Дону. Я даже года ее рождения точного не знаю – предположительно, 1910. Мне удалось найти "Алфавитный список жителей города Ростова-на-Дону на 1913 год" и благодаря этому я знаю, что прабабушкина семья в то время жила по адресу: Покровский, 66. Если судить по старой карте, то рядом был ипподром и множество кладбищ – братское, магометанское, военное, христианское. Было недалеко от дома и фотоателье, где были сделаны семейные портреты – на Большой Садовой, против летнего сада клуба приказчиков, фотоателье Г.А. Шифрина (старшего). К сожалению, старых фотографий Покровского переулка я не нашла, но есть другие, той же Садовой, и можно мысленно побродить по этим улочкам. Нынче это переулок Журавлева и дом, где жила семья – не сохранился.
И про прабабушкину маму я ничего не знаю – только имя – Вера Федоровна. Не сохранилось ни воспоминаний, ничего – только одна фотография, на которой прапрадед с молодой девушкой и можно предположить, что это она. А может быть и его сестра – кто знает? Вероятно, прапрабабушка умерла еще молодой, когда ее дочки были маленькие.
И тут я не до конца уверена в достоверности, но, действительно, на дореволюционных фотографиях у прадеда морские знаки на кителе, так что часть правды в этом, безусловно, есть. Я нашла такой знак в Википедии, статья: "Русское общество пароходства и торговли" и вот, что там написано: "В штате РОПиТ была предусмотрена ещё одна, высшая, должность – Инспектор морской части. Ему полагалась та же форма, что и у капитанов, но якорь на воротнике был перевит канатом, без звёздочек, и на рукавах имелись галунные знаки различия". Не знаю, соответствует ли это действительности, но если приглядеться, то видно, что якорь и в самом деле перевит канатом.
А больше мне почти ничего неизвестно.
Но одно я знаю наверняка – что в первом браке у прапрадеда родилось четыре дочери – Надежда, Софья, Евгения и Нина (моя прабабушка).
Прапрадед Михаил, прабабушка Нина с сестрой Женей (Женя постарше)
(Фото из личного архива)
"Баба Соня и моя бабушка Нина после революции перебрались в Москву, а баба Женя с мужем уехала в Ленинград. Баба Соня вышла замуж и переехала в Софрино, там у них был маленький домик рядом со станцией. Я была там несколько раз, но в памяти остался мрачный дом и запах керосина. У бабы Сони был сын Глеб, которого мы с братом обожали. Это был красивый, спортивный и очень веселый человек. Мы так любили, когда он приезжал к нам в гости. У бабы Нади были дети, но я не помню кто. У бабы Жени было двое детей. Дочь погибла во время блокады Ленинграда. Это была страшная смерть. Сын Юрка родился уже после окончания войны. Он был очень умный, прямо "ботан", но с ним было интересно. Баба Женя никогда не отпускала его от себя надолго. Юрка был маменькин сынок в полном смысле этого слова (сказалась травма от гибели дочери.) Он и женился в сорок лет, после смерти матери."
Я стала смотреть адрес – Пушкинская, 109. Начала искать там же информацию, и вот что узнала об этом удивительном доме:
"Дом был построен в конце XIX века по проекту ростовского архитектора Н. А. Дорошенко. Первым владельцем дома был А. А. Домбровский, который вскоре его продал. Известно, что в 1898 году особняк принадлежал управлению Владикавказской железной дороги. В конце XIX века ростовский адвокат Аполлон Петрович Петров отстояв в суде интересы управления Владикавказской железной дороги получил особняк в качестве оплаты за выигранное дело.
После Октябрьской революции Петровы иммигрировали во Францию.
В 1920 году дом национализировали. С 1920-х годов там размещались Детская коммуна, затем Дом работников просвещения, потом Союз Горняков, физкультурное общество "Спартак" и Облместпром.
После Великой Отечественной войны в особняке была надстроена мансарда, сооружена бетонная лестница, разобраны деревянная терраса и мраморный фонтан в саду. Тогда же были утрачены камин и несколько резных дверей особняка.
В 1959 году здание передали Ростовскому областному музею изобразительных искусств".
Фотографии дома и информация о нем взята на сайте pastvu.com
Вот я теперь смотрю на фотографии своего прапрадеда и его семьи – вот он играет на флейте, вот он с моей прабабушкой, вот со второй женой и думаю – неужели это тот самый дом и я нашла действительно правильную информацию или мне просто так хочется?
В общем, такая история. Спросить уже не у кого, только одни предположения и догадки.
Прапрадед Михаил. Прапрадед со второй женой (Фото из личного архива)
К сожалению, общение наше было недолгим. Мы немного попереписывались, Ира обещала мне написать подробнее о родных, но почему-то общение прервалось, а я не стала больше беспокоить. Возможно, зря.
А бабу Ару я видела только один раз в своей жизни – на похоронах ее сестры, моей прабабушки Нины. Помню высокую, крупную женщину, она гладила меня по голове теплой рукой и подарила мне 10 рублей. Неслыханные деньги по тем временам, и я распорядилась ими весьма неразумно – помимо сладостей, я купила белую пудру, которой так ни разу и не воспользовалась, две фотографии битлов плохого качества на черном рынке нашей школы – по 50 копеек каждая (одна, с Ленноном, у меня хранится до сих пор) и одну сигарету Космос, которую мы с моей подружкой Нюшкой из ложного ухарства выторговали за рубль у соседского мальчишки и сделав по затяжке за домом, отплевываясь и откашливаясь, выкинули, всю разломав – так сильно было наше разочарование в этом атрибуте взрослой жизни, каким она нам тогда представлялась.
А с бабой Арой мы больше никогда не виделись, к огромному сожалению. Хотя вполне могли, потому что Авроры Михайловны Черданцевой не стало только в 2009 году.
Прабабушка Нина со своей самой старшей сестрой Надей и самой младшей – Авророй.
Баба Ара с дочкой Ирочкой, прабабушка Нина и неизвестная.
(Фото из личного архива)
(Фото из личного архива)
Впрочем, мне удалось разузнать немного про Елизавету Адольфовну Алези-Вольскую – в программке она значится художественным руководителем. Правда, о самом театре "Женское творчество" в ее биографии нет ни слова:
"Родилась в 1885 году. Камерная певица, актриса оперетты, художественный руководитель, режиссёр, антрепренёр, впоследствии – педагог. Начала карьеру в начале 20-го века. Выступала в провинциальных труппах Харькова, Киева, Николаева. Пела в театрах Саратова, Воронежа, Москвы, в том числе в театре "Эрмитаж". Была художественным руководителем театров в Ставрополье, Воронеже, участвовала в организации благотворительных концертов. (Кто знает, возможно эти гастроли 1931 года в Вятке и есть благотворительный концерт?)
В Воронеже была режиссером-постановщиком различных оперетт, помимо прочего – "Ночь любви" В. Валентинова. Позже – руководитель музыкальной школы Сокольнического района Москвы".
Еще я нашла некоторое количество информации про артистку Нину Калустовну Мирзаянц, но я надеюсь, что когда-нибудь я раздобуду информацию и об остальных девушках и сделаю отдельную историю про них и про театр "Женское творчество".
Заметка в вятской газете, куда театр приезжал на гастроли
Самое обидное, что в единственной сохранившейся программке есть только фамилии, без инициалов. Я уже помню их наизусть: Вишневецкая, Люминарская, Морева, Шефер и пр. Я пытаюсь найти хоть что-то в архиве РГАЛИ – не про театр, так про артисток, ищу эти фамилии, сопоставляю по годам, заказываю материалы в читальный зал и каждый раз с замиранием сердца открываю личные дела, записки, кручу микрофильмы и пока ни разу ничего не нашла. То есть я все равно заказываю копии и сканы, потому что как угадать в гриме, – та или не та актриса? Например, Вишневецкая в личном деле пишет, что служила в театре и на эстраде, а это фотография Люминарской – как будто похожа вот на эту девушку из нашего альбома? Да вроде похожа. Да-да, – горячо уговариваешь сама себя, а сама думаешь: а может и нет. Параллельно увлекаешься всем, что находишь – например, письма Мейерхольду (а ведь мама как раз утверждает, что прадед и прабабушка в труппе Мейерхольда познакомились) от артистки Мартьяновой (может та самая?), письма об ангажементе от артистки Буниной (нет, наверное не та, ведь это было еще до семнадцатого года), докладные записки театра "Семперанте" (как-то вдруг где-то всплыл этот театр, тоже решила посмотреть) и пр. И все пока без особых результатов. Вот, кажется, нашла похожего, но не девушку, а молодого человека, что вот в роли какого-то злодея, а тут улыбается рядом с прабабушкой. Словом, не знаю даже, повезет ли что-то найти и когда-нибудь уверенно написать: на этой карточке моя прабабушка Нина Черданцева и артистка такая-то. Было бы здорово. А пока только ищу и надеюсь, что не зря.
Это очень интересная, иногда вдохновляющая, а иногда очень грустная работа.
Например, заявление от артистки Моревой (возможно, одна из счасливых девушек на фотографиях прабабушки), найденое мной в архиве:
"В Тройку по освобождению от платы студентов.
Заявление.
Ввиду моего безвыходного материального положения, без службы, я прошу тройку освободить меня от платы и если возможно дать паёк. Благодаря голодовке я абсолютно не имею сил работать, а потому до сих пор себя ни в чем не проявила.
Морева"
(Фото из личного архива)
"Остроумно скомпонованная музыкальная "солянка" должна быть особенно близка сердцу всех опероманов. Эта живая, веселая оперетта является как бы подведением итогов той окрошки излюбленных мотивов, которая остается в памяти среднего зрителя и потому, повторяем, должна быть особенно близка его вкусам и пониманию. Пусть моралисты находят оперетту несколько фривольной, быть может, они и правы. Вчерашний спектакль прошел при полном почти зале под дружный смех и дружные аплодисменты публики. Разыграна оперетка была на этот раз исключительно удачно; оперетку в таком исполнении удается слышать весьма редко.
И что удивительно, "Ночь любви" была разыграна с той живостью, на которую обычно неспособны оперные артисты, воспитанные на серьезной музыкальной драме".
("Уральский край", 13 октября, № 218, 1909.).
И что самое ценное – фотография граммофонной пластинки и аудиозапись арии, которую исполняла Е.А. Алези-Вольская. Это очень волнительно – вдруг услышать голос человека, с которым когда-то давно, почти сто лет назад разговаривала моя прабабушка.
(Источник: https://rbvekpros.livejournal.com/107072.html)
исп. АЛЕЗА ВОЛЬСКАЯ И ДНЕПРОВЪ, арт. театра "Эрмитажъ"
Источник: www.russian-records.com
Вот, пожалуй, и все, что я могу рассказать о прабабушке и ее семье до начала 30-х.
Настало время рассказать немного про прадеда.
Мой прадед, Орлов Константин Алексеевич, родился в 1909 году в Саратовской губернии, город Балашов. По семейным преданиям, родился он в купеческой семье поволжских немцев. К сожалению, я и тут ничего точно не знаю и пока мне не удалось найти достоверную информацию, поэтому обращусь еще раз к воспоминаниям моей мамы:
"Мой дед Костя из поволжских немцев. Семья была купеческая, в Балашове им принадлежало несколько лавок, какое-то производство и доходные дома. Семья была большая, но дед про родственников не очень любил вспоминать. Помню, как дед расказывал мне о своем деде. Он был крепостным. Его барин купил в Германии молотилку для зерна. Она сломалась и прадед что-то там изобрел и починил ее. Барин написал в Германию, производитель молотилок даже приехал посмотреть на это изобретенине. Знаю, что после этого помещик дал прадеду вольную и подарил мельницу. Прадед расширил свое хозяйство, купил фруктовый сад. Женился на немке с преданным. Вот с этого все и пошло. Маму моего деда выдали замуж за офицера и они переехали в Москву. В Первую Мировую отец деда погиб."
Прапрабабушка Анна и прадед Костя. Прадед Костя незадолго до революции.
(Фото из личного архива)
С того момента начался мой интерес к истории семьи – я забрала у мамы весь оставшийся архив, но вот спросить обо всем об этом было уже, к сожалению, не у кого – в живых не осталось никого – ни прабабушки с прадедом, ни дедушки с бабушкой.
А спросить есть о чем. Например, я не знаю, какая девичья фамилия была у моей прапрабабушки, мамы прадеда. Имя знаю – Анна. Сохранилась ее карточка конца 19-го века, с фамилией, а разобрать – не могу.
Сидящая девушка, в белом платье с брошью – моя прапрабабушка Анна.
(Фото из личного архива)
Про родных сестер или братьев прадеда я ничего не знаю. Мама мне рассказывала, что была двоюродная сестра – Юля. Однажды в конце 1990 года нам пришло письмо из Саратова. Ещё тогда это письмо и вся эта история потрясли меня и я, когда уезжала от мамы, забрала все, что касалось этого письма с собой. Дело было в том, что эта самая сестра прадеда – моя двоюродная прабабушка, которую я, кажется, не видела ни разу в жизни, оставила мне в наследство все свои сбережения, 1600 рублей. И это было для меня потрясением – что где-то в Саратове оказывается жил человек, который думал и помнил обо мне, а я этого и не знала.
Письмо мне хочется полностью привести тут, хоть может оно интересно только лишь мне одной. Но сейчас, кажется, таких писем и не пишут совсем. (орфография и пунктуация сохранены).
12/XI-90
Здравствуйте, уважаемый Алик!
Сообщаю, что Юлия Алексеевна умерла 22/X-90, в понедельник, в 19-00.
Умерла у нас – семьи Пахомовых (троюродного брата по линии ее матери). Может быть, она о нас рассказывала. Мы о вас знали от ее разговорах.
Так вот: с июля она стала слабеть, но состояние ее здоровья было удовлетворительным с временными улучшениями.
20/X-90 мы ее привезли к нам, для исполнения 3-х ее желаний - искупаться, причаститься и съездить на кладбище ее матери. Успели выполнить ее лишь одно желание - хорошо искупать.
22/X-90 она скончалась, не узнав о смерти вашего отца. Она также постоянно беспокоилась на отсутствие писем от него.
Ваше письмо с сообщением о смерти отца нам передали "цензоры"– соседи в распечатанном виде только 20/X-90 при ее неудовлетворительном состоянии, а мы не успели ей сообщить, т.к. не было удобного момента, учитывая ее состояние здоровья. Похоронами занимались мы, с нашей квартиры. Завещание на недвижимое имущество она не оставила. Все взяли ее "уважаемые" соседи, заявив, она, говорят сказала, что это будет все ваше, т.е. их соседей. А вот сберегательная книжка ее была завещена, как мы догадались, вашей внучке – Шанауриной Ирине Дмитриевне (м.б. я перепутал фамилию)
Сообщаю: г. Саратов номер сберкассы 6976/OIII номер счёта 16327
Сумма около 1600 рублей. Сберкнижка у соседки. Вы можете проконсультироваться в Москве, как их можно получить через центральную сберкассу не выезжая в Саратов.
Лера из Харькова, на похороны не приезжала, сообщив телеграммой, что больна.
Если что будет вас интересовать пишите, отвечу.
Саратов, ул. Революционная, д. 41, кв. 1 Пахомову Виктору Николаевичу
С уважением, подпись
Потом мама писала письмо в Саратовский банк, пришёл ответ. Эти деньги перечислили мне на книжку. Но пока суть да дело, пока все это оформлялось, все эти деньги сгорели и так я и не получила свое наследство от двоюродной прабабушки Юли.
Перечитав через много лет это письмо, мне стало так грустно. И желания ее не осуществились – только и успела искупаться перед смертью. И деньги, которые с таким, наверняка, трудом копила для далёкой своей двоюродной внучки та так и не получила.
Но зато я всегда буду помнить про бабушку Юлю, хоть никогда не и не видела.
Мне очень нравится рассматривать эти снимки – разглядывать лица, одежду, интерьеры. Например, я никогда не видела прадеда смеющимся – а вот смотри-ка, на фотографии он улыбается во весь рот, а я-то помню его сухим и строгим стариком. И оказывается, мой дед Алик похож не только на свою маму, но и на отца, а я этого раньше никогда не замечала.
Вторая половина 20-х годов
(Фото из личного архива)
Поженились они 13 июля 1931 года. Вскоре после этого бабушка, по всей вероятности, ушла из театра. По крайней мере свидетельств о театральной жизни после 1932 года в домашнем архиве нет.
В 1932 прадед Костя поступил в Полиграфический институт и закончил его в страшном 1937 году по специальности "Инженер-экономист полиграфической промышленности". В том же году он устроился на работу в издательсво "Правда", где и проработал почти всю жизнь, до самой старости.
Мне нравится смотреть на их фотографии тех лет – они были необыкновенно красивые и счастливые.
(Фото из личного архива)
1 ноября 1932 года родился их единственный сын, мой дед, названный немецким именем – Альфред. Но все и всегда звали его – Алик. И друзья, и дети, и внуки. Кстати, сохранилось довольно много детских фотографий Алика с прабабушкой и только одна – с прадедом.
От издательства прадеду дали комнату в коммуналке в Большом Новинском переулке. Обратимся к воспоминаниям моей мамы, которая с рождения до десяти лет прожила там:
"Это была замечательная квартира. До революции она принадлежала соседке бабе Саше. После "уплотнения" ей оставили одну комнату, вторую занимали мои дед, бабушка и папа, третью –семейная пара (тетя Соня и дядя Самуил). Дядя Самуил был когда-то секретарем у Льва Толстого. Баба Саша была дворянкой. До революции она училась в Петербурге. Во время Первой мировой войны работала в госпитале вместе с дочками Николая II. У нее на стене над диваном висела их совместная фотография".
Судя по сохранившимся фотографиям, который сделал мой дед Алик в начале 50-х, моя прабабушка Нина и баба Саша очень дружили. А Самуил Моисеевич Беленький был на самом деле ремингтонистом Льва Толстого. Надеюсь когда-нибудь рассказать и эту историю – про мамино детство и квартиру в Большом Новинском переулке.
(Фото из личного архива)
А потом началась война. Мой прадед ушел на фронт и почти сразу попал в плен. В сентябре ушел, а в ноябре уже пропал без вести. Бабушка посылала запросы и получала ответы – пропал. Вот, что вспоминает об этом моя мама:
"В 1941 году он ушел на фронт, попал в плен, был в немецком концлагере, в 1945 его освободили, но он опять попал, теперь уже в советский лагерь, и пришел только в начале 50-х. И то это было делом случая. Его волею судеб узнал в советском лагере бывший сослуживец по типографии. Дед был отличным специалистом, и нужны были кадры для восстановления печатной промышленности. И по запросу и ходатайству руководства типографии его досрочно освободили из плена. Бабушка все время об этом не знала и считала, что дед пропал без вести или погиб."
Если это действительно так, как рассказывает мама (хотя история невероятная, конечно), то и вправду повезло – вернулся домой еще до смерти Сталина. Редкая удача после стольких отнятых лет.
Все эти годы – во время войны и до тех пор, пока прадед не вернулся домой, моя прабабушка работала телефонисткой в пожарном депо, и, как и многие москвичи, тушила по ночам зажигалки.
А после того, как дед вернулся и жизнь начала налаживаться, прабабушка уволилсь и больше уже никогда не работала.
До середины 50-х они жили в той же комнате в Большом Новинском, потом их сын Алик женился, родилась моя мама Рита, а затем ее брат Леша и прадеду дали комнату на Соколе, а в начале 70-х – уже отдельную квартиру на улице Костякова.
У подъезда мы всегда задерживались – я лазила по кирпичной перегородке между дверью в подъезд и дверью для мусора. Она была не сплошная, в некоторых местах отсутствовали кирпичи и туда было удобно ставить ногу и карабкаться. Я забиралась наверх и спускалась несколько раз, пока мама наконец не говорила:
– Ну хватит, пойдем. Бабушка ждет.
Мы заходили в узкий подъезд, на полу была маленькая квадратная плитка – как шахматная доска, только бежевая с красным. В их доме был старый лифт, в котором надо было закрывать две двери самостоятельно – меня это лифт неизменно пугал – грохотом дверей и покачиванием кабины, и обгоревшими круглыми кнопками. Зато кнопка вызова была красивая – когда на нее нажимали, он вся светилась красным.
Квартирка была крошечная. Темный маленький коридор, темная комната с альковом – мне ужасно нравилось, что в комнате есть такая как бы ниша и в ней стоит кровать. И при этом – очень светлая кухня. На кухне на полу лежали большие разноцветные плитки. Хотя скорее это был такой линолеум, точно уже не помню. Они были оранжевые, коричневые и нежно зеленые. Зеленых было меньше всего и я их очень любила – мне нравилось на них наступать. На кухне был белый буфет с посудой – в нем стоял барбарисовый сервиз и сервиз с сиренью, на донышке тарелок стояло клеймо – Песоченская фабрика Брянской губернии. Больше всего я любила бабушкину масленку – на крышечке было лукошко с грибами. А еще серебряную сахарницу с щипчиками – бабушка пила чай только вприкуску. И конфетницу синего стекла на длинной ножке. Конфетница и пара тарелок из сервизов у меня сохранились. И еще – супница.
К сожалению, своих фотографий у меня не осталось. Однажды я случайно увидела в ЖЖ фотографию кухни и подумала – вот надо же, просто очень похожа на кухню на Костякова, только вот зеленых квадратов на полу нет и телефон лишний и полотенца прабабушка так не вешала – а в остальном точь-в-точь – и буфет, и стол, и табуретка, а два таких стула у нас сохранились и до сих пор. А буфет этот потом долго жил на балконе маминой квартиры, зимой там хранились пустые бутылки из-под заграничного алкоголя, летом мама разливала по ним самодельный квас
Сейчас я тоже делаю так рыбные котлеты, иногда тушу так курицу, но не умею солить грибы и коврижку тоже не пеку.
Посредине комнаты стоял круглый стол, накрытый кружевной скатертью. Прадед раскладывал на нем свой любимый пасьянс – Могила Наполеона, а прабабушка за ним рукодельничала. Над столом висела люстра-тарелка, вся в золотых искорках. Когда зажигали верхний свет, искорки как бы вспыхивали и переливались – очень красиво. Было в комнате два шкафа – большой трехстворчатый книжный с двумя золотистыми ключиками. За стеклом было множество книг (дед работал главным технологом в издательстве Правда), в том числе и старинных – например, почти полное собрание Брокгауза и Ефрона. А еще в нем жили две маленькие статуэтки – пастушка, у которой колыхалась юбочка, если дотронуться до неё пальцем – как будто она всегда хотела танцевать, а вместо этого стояла целыми днями рядом с книгами, и японка, которая качала головой: ай-яй-яй. Мне в этот шкаф залезать не разрешалось и только иногда, под присмотром прадеда, я засовывала туда свой крошечный тогда ещё нос, потому что больше всего любила запах книг. Да и сейчас люблю. Изредка мне позволялось и тихонько потрогать эти статуэтки – одну за головку, а вторую за юбочку.
Еще в комнате стояла Хельга – в самой сердцевине её прабабушка держала свою любимую керамическую посуду (кое-что из неё я все-таки сохранила).
Слева от окна стояло бабушкино трюмо. Бабушка любила духи Красный мак и переливала их в флакон из-под одеколона Север – красивый флакон с белым медведем, про который я потом узнала, что его придумал Малевич.
Очень грустно, что почти ничего из того, что составляло быт и жизнь моих прабабушки и прадедушки у нас не сохранилось. Мы выбросили почти всё, что было. И я думаю – как же это печально. Этот стол, трюмо, сундук – все это было в их жизни долгие годы – они переезжали с ними с квартиры на квартиру, пережили с ними войну, плен и лагерь прадеда, но увы – в нашей жизни им не было места.
(Фото из личного архива)
В счастливые дни мне разрешалось брать яйцо и я представляла себе, что это моя личная драгоценность. Я рассматривала его в солнечном свете – мне нравился его мягкий блеск и то, как тяжело лежало оно в моей руке. Я могла бесконечно смотреть на него – наблюдать, как играют грани, как оно как будто изнутри мягко мерцает, как оно блестит при свете дня или лампы. Когда я стала постарше и прочитала книгу "Лунный камень", то конечно же представляла себе, что это алмаз, который нечестивый полковник на беду завещал мисс Рейчел. После смерти прабабушки, прадеда, Алика и бабушки яйцо забрал мамин брат и я тоже навсегда утратила его, как и Рейчел. А куда делся Арлекин – я совсем не помню. Может тоже переехал к Леше, а может быть просто однажды исчез, раз ни осталось в живых никого, кого он знал.
(Фото из личного архива)
Одним августовским вечером я покормила ее дыней, прадед приобнял ее, поправил подушки и сказал мне: А ведь мы уже почти шестьдесят лет вместе! (я запомнила эту сцену на всю жизнь, она и сейчас стоит у меня перед глазами), а уже к ночи, на своем сундуке она умерла. Мне было лет тринадцать и я почти ничего не помню из того времени, только то, что из Ростова-на-Дону приехала младшая прабабушкина сестра, баба Ара. Тогда же я первый и последний раз увидела красивого и худого пожилого мужчину, который оказался моим двоюродным дедушкой Глебом, сыном прабабушкиной сестры Сони и который, посмотрев сначала на меня, а потом на моего собственного дедушку сказал, целуя мне руку (первый раз в моей жизни мне целовали руку, великое событие!): – Видишь, кровь не водица. Я совсем не поняла тогда, что он имеет ввиду, да и не особо задумывалась. Тогда я еще ничего не знала про свою семью и впервые я увидела ее в таком большом составе. К тому же это была первая смерть, которую я осознала.
По вечерам дед сидел за круглым столом под круглой лампой, которую мы с мамой потом зачем-то без жалости выбросили на помойку, и писал своим аккуратным убористым почерком письма. Или раскладывал пасьянс "Могила Наполеона". Или разговаривал по телефону. Иногда он готовил на кухне себе какую-то свою еду – например, делал салат из картошки и маринованных грибов, зелени и лука, заправляя это все постным маслом (я и по сей день делаю его иногда для гостей), или своим истончившимся ножом для масла, но острым и сточенным так, что от него почти ничего не осталось, резал мелко-мелко репчатый лук, и перемешивал с маслом и икрой минтая, клал на кусок черного хлеба и видно было, что эта еда приносит ему радость и удовлетворение. Он до конца жизни был заядлый грибник и рыбак.
Так мы и жили – как будто в коммунальной квартире, потому что дед вел себя обособленно и вообще замкнулся и стал вечно чем-то недовольным. Мы с мамой очень хотели собаку, но он не позволял и тогда я тоже начала злиться на него. И тот хрупкий мир, что был между нами, пока была жива прабабушка, совсем истончился, как прадедов нож.
Окончательно он сломался тогда, когда ко мне пришел мой молодой человек и мы целовались и обнимались (конечно излишне пылко, но кто, скажите мне, в пятнадцать лет обнимается иначе, если выпадает случай?) у меня в комнате. Я думаю, что прадед уже тогда за мной начал приглядывать, чтобы потом рассказывать маме о моих подростковых проступках, а тут такое. Он молча посмотрел на нас, потом вышел из комнаты и сел за свой круглый стол, взяв телефон. Я быстренько выпроводила мальчика и услышала, как он сказал кому-то в телефон: шлюхой выросла. Это было ударом, я потом уже больше с ним почти не разговаривала до самой его смерти. Умер он в сентябре 1991. В октябре мы с мамой взяли собаку.
Мне хочется на этой странице сказать прабабушке Нине, что я часто думаю о ней, восхищаюсь ее красотой, радуюсь, когда рассматриваю фотографии. И хочу сказать прадеду Косте, что теперь я, безусловно, гораздо лучше понимаю мрачность его характера и мне жаль, что мы с ним не помирились перед его смертью и не поговорили.
А еще мне очень приятно думать, что они любили друг друга – я смотрю на фотографии – а они фотографировали друг друга до самой старости, особенно прадед прабабушку и мне становится тепло и хорошо.
Я люблю вас. И помню.
Дизайн и верстка, подготовка материалов:
Ирина Шанаурина shanaurina@gmail.com